У Ивана мурашки побежали по взмокшей спине. Отчего понять не может. Было это все раньше. Ситуация знакомая. «Снова эти считалочки. К чему бы? Эх, брат, Жорка, чего ж ты не договариваешь, чего-о? Костян теперь туда же».
Но в слух ничего не сказал и вида не подал, — да и разве объяснишь кому, коли сам ничего понять не в состоянии. Ну, в конце концов, срослось. Всего новобранцев оказалось шестнадцать душ. Четверых в саперы. Савва пошел в разведку. Остальные кто куда, разобрались по службам и подразделениям.
Первую ночь устраивались наспех.
Палатки были на втором этаже. Тут раньше склад был: ангар просторный, стены в метр из кирпича, а крыши нет. В палатке темень, лампа под шатром тусклая. На кособокой печке у трубы черный котенок свернулся калачом, нос прикрыл хвостом. Койки в два яруса, угол брезентухой занавешен. На койках спят вповалку, кто прямо в одежде. Стол длинный посредине. На столе наставлено: стаканы с чаем, тарелки немытые, сахар в алюминиевой миске, патроны в пачках. Оружием пахнет и сладковато одеколоном.
Николай, брат Витька, только-только вернулся с наряда. Обнялись они с Витьком. Витька ему передал из дома письмо. Стал читать Николай; опомнился — народ ведь покормить надо: банки-тушенки на стол покидал. Нож всадил в одну — хрястнула банка.
— Мишаня брился, — Николай банку кромсает. — Свадебный одеколон.
— Бывает, — в тон ему Иван.
Мишаня, крепыш с синим татуированным скорпионом на бугристом плече, подсел к столу.
— Сибиряки есть? Нету?.. А я с Барнаула… Че, Колек, на лейтенанта место положим кого? — кивнул в брезентовый угол: — В прошлый четверг летеха наш подорвался. На сто пятьдесят втором. Теперь Колек рулит. Вон летехи угол… А как хочите? Не захочите там ложиться, переставим.
Иван поднялся.
— Я лягу.
Николай банку на середину стола двинул. Спросил Ивана:
— Сапер?
— И сапер тоже.
Разговорились. Паренек в синих трусах подскочил с койки и к столу. Шмыгнул перебитым носом боксера.
— Че холодно так? Печь не топили? — увидел, что новые люди в палатке. — А-а… здорова, пацаны. Колек, час который? — глотнул с чайника, кадыком задергал. — У-уф…
Хотел, было, присесть к столу послушать, что говорят, но раззевался и передумал; на мысках босой побежал к койке, нырнул под одеяло.
— Дубарь, пацаны, посплю еще… угу… Голова, бл… как чайник.
Похватали холодного, покурили тут же за столом. Николай дым руками разогнал. Стали укладываться. Иван, когда ложился, Костю спросил:
— Костян, ты чего тормозил, когда считались?
— Да все про тех думал…
Первую ночь спалось Ивану тревожно. Долго не мог заснуть: лежал на спине с закрытыми глазами. «Сколько волка не корми, все в лес смотрит, — думал Иван. — Но разве я хотел быть волком? Интересно, как тот попутчик говорил — война благо? Получается так». Так и уснул он с тревожными мыслями.
Спустя два месяца не осталось и следа от тех сомнений и тревог, что терзали Ивана, наоборот, жизнь стала ясной и понятной. Иван раздобыл себе добротную «горку», к зиме разжился бушлатом и теплыми, хоть и на рыбьем меху, берцами.
Кто-то из комендантских вдруг вспомнил его — оказалось, служили вместе или не вместе, в общем, где-то рядом — окликнул Ивана по старой памяти Бучей.
Так и пошло.
На пятый день Иван уже пинал ногой болванку сто пятьдесят второго калибра. На шестой их обстреляли из гранатомета, осколком задело Ивану руку. Его поздравили с почином: Николай, брат Витька, вечером выставил из загашника бутылку водки.
Через неделю появился во взводе новый командир — старший лейтенант Каргулов.
— Дмитрий Фаильевич, — официально представился взводный. — Где с-старый спал?
«Контуженный», — подумал Иван, перетаскивая с лейтенантского угла матрас и вещи.
«Пох…ст», — решил Костя. Он к этому времени уже нашил старшинские лычки на погоны.
— Откуда будете? — подлез кривоносый Серега, хохотнул: — Нам татарам что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило.
Старлей и ухом не повел. Сумку кинул на пружины, присел за стол. Саперы подтянулись вокруг.
Иван развернул скатку — устраивается на новом месте. Ему теперь затылок старлеевский виден — остренький затылок, и шея как у Жорки. Худой старлей, на студента похож. Вспомнил Иван. Это же тот самый офицерик, что тогда подорвался на бульваре!
— С централки? — спросил Иван.
После четвертой контузии стал Каргулов заикаться. Курил как-то вместе с ментами в «стакане» за бетонными блоками — ментам байки травил, в это время и прилетела граната из РПГ. Он как раз про генеральскую дочку рассказывал, как оказался крайним на этой «похотливой сучке» и поехал по залету топтать Кавказ. Контузило его, чуть язык не проглотил, оглох — неделю ничерта не слышал. С тех пор и квакает Каргулов через слово.