Фа-арт! Вот они восходящие потоки.
На обратных путях забирались в Пятигорск. Там проститутки в гостинице. Танцевали в обнимку с рыжими и блондинистыми под афганскую «Кукушку», под «Батяню-комбата». Пили в меру — домой же ехать.
Еще в первую, тогда в апреле, Вязенкин пожалел Сашку Лизунова.
Петюня Рейхнер с ветром не спорил: пыльный ветер под солдатскими сапогами, не то, что в верхотуре. Помозговал, прикинул Петюня — забирай, сказал. И поехал Сашка в Москву с Вязенкиным.
Снова рвется целостность, — тянет на себя Вязенкин пыльное одеяло — в центровые выбивается. Только не ясно — то ли в защите он, то ли в нападении. На деле простая вышла философия: прижились в комендатуре Пестиков с Вязенкиным, стали их считать за своих. Поверили. Искренне шепелявил Пестиков — сошел за простачка, каким, в общем-то, и был; Вязенкин слушал солдатские истории и запоминал. С саперами за жизнь терли, с офицерами о политике. И вообще — о смысле жизни…
Лихо прокатиться на бэтере по Грозному, — дерется Вязенкин с ветром, жжет лицо солдатской пылюгой. И обходило лихо стороною саперный бэтер. Саперы народ суеверный. Как Вязенкина увидят в комендатуре, Пестиков на башню бэтера взгромоздится со своей камерой, зарадуется народ — месяц пройдет без потерь. Так и считали их — счастливым талисманом.
Все лето катались.
В октябре четвертого числа утром Вязенкин первый раз увидел надпись на блокпосту, не замечал раньше, даже странно, что не замечал — на глазах ведь все время. Бучу спросил. Буча нелюдим — молчит, щупом ворошит бугорки.
— «Вованы» с Софринки, наверное, — подсказывает Костя Романченко. — Ягрю, в точку, всегда везти не может.
В шестнадцать с минутами этого же дня Вязенкину улыбнулась смерть — подмигнула плутовато…
Буча запил надолго, стабильно запил. На маршрут ходил «мордой опухшей пугать ворон». Так ему старшина и сказал. Буча в ответку — да пошел ты. Беседка тебе снится, дом белый? Ах ты, душа виноградная! Правильным хочешь быть, чистеньким остаться? Костя покрутил у виска: дурак ты, Иван, в отпуск тебе пора. Взорвался Буча, схватил автомат, рвет затвор: завалю, десятым будешь, падла!
…Когда очнулся в холодной, первым делом сблевал, — так воняло прелой мочой, словно в сортир его погрузили с головой: харчки на полу, фантики от сникерса. Закрыл глаза, видится ему спьяну: Вакула орет — гнать писак, гнать!.. Комендант стоит над Светланой Палной, дрожит спиной… Костя тащит его по лесенке… Витек бубнит — держи его, держи крепче, ох здоровый черт!.. Пленник бьется под Савиным ножом — не делайте этого, ребята-аа… Трезвел Иван, и накатило, придавило таким страхом, что лучше бы и не выходить ему отсюда: здесь хоть воняет, но можно стерпеть, а там — за дверью… Нет сил больше, и терпения у него больше нет. Спекся солдат. Так-то…
Не стал Иван извиняться перед Костей. Замкнулся. Пил, но с этого времени тихо пил, в споры не вступал — заваливался лицом в подушку. Его не трогали, не ворошили.
Простил его Костя: что ж, понятливые мы, всяко бывает в жизни.
Домой Иван почти не писал. Материны письма пробегал мельком и прятал. Чего хорошего писала мать?.. Смотрели соседи Болотниковы по новостям репортаж, а там Ивана показали. Тетя Маруся бежала сказать, да не успела: включили, а там мужик серьезный не по-нашему говорил, переводили дикторы про зачистки какие-то. Плакала тетя Маруся, говорила, что бабушку невинную убили, страсть прям какая. Отец все с пчелами, спина у него заломила, ждет Ивана в помощники. Болота старший пьет. Шалый у них сдох. Шурка, с тех пор как уехал Иван, сошлась со своим бывшим, родила в феврале мальчика.
«Зачем мать написала про Шурку? Просто пришлось к слову?.. Интересно, а как назвали? Что ж мать не сказала? А оно мне надо?..»
Булькнуло в кружку — отлегло на время.
Появились в комендатуре журналисты. Стал Иван к ним приглядываться. Не тот он человек, чтобы, как Витек вон, «в десна жахаться» с первым встречным-поперечным.
Длинные оба — шпалы. Оператор — чудик. Иван вспомнил Прянишкина, как тот птичек с пулями попутал. Дураковатый этот Пестиков. Корреспондентишко не простой, как кажется. Слишком уж правильно говорит, трет за жизнь — умно трет. Не то, что Витек, дурачина-простофиля. Или Каргулов взводный… тот бы и рад поговорить умно, да слов не хватает — повышибало из башки пятью-то контузиями.