Читать онлайн "Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску" - Иваск Юрий Павлович - RuLit

29/IV-<19>55 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Получил «Опыты» — спасибо! — и прочел их. Исполняю Ваше желание и передаю свое впечатление.

В общем — хорошо: журнал чистый, достойный, «задумчивый»[154]. Трудно сказать, где и в чем именно, но сквозит отношение к творчеству и литературе такое, как должно быть. Это главное. Но чуть-чуть журналу недостает энергии и жизни, которые оттенили бы его «задумчивость», не как бегство от хамства и всего такого, а как преодоление. Простите за дважды два: духовность до воплощений во всякие житейские пласты бесконечно менее ценна, чем после, т. е. та, что выдержала испытание, уцелела. В целом «Опыты» чуть-чуть до, чуть-чуть «башня из слоновой кости». Но пишу я Вам об этом только потому, что пишу всю правду, как она мне представляется: м<ожет> б<ыть>, есть и придирка. Par le temps qui court[155], «Опыты» — на нужном месте, в нужной роли, хотя не мешало бы им прибавить именно в этой роли — боевого задора. Как это сделать? Согласен, что трудно. Мало людей, да и задор есть лишь у тех (или почти только у тех), кого надо бы гнать подальше. (М<ожет> б<ыть>, Яновский пригодился бы? У него задору много, и все-таки он «свой».) Вы жаловались, что Толстую Вам навязали[156]. Да, она — не Бог весть что, но как «оттенение» она пригодилась, не то что Аронсон, который не нужен ничему и ни для чего[157]. (Я знаю, конечно, что он нужен для отзыва, но мало верю в значение отзывов, даже практическое.)

Кое-что об отдельных вещах:

Варшавский интересен в первой части, но не о Набокове[158], и притом по названию его статьи можно ждать параллели, сопоставления, а он просто ограничился разбором «Пригл<ашения> на казнь», вещи пустой и банальной[159], при всех ее стилистических штучках. Все эти будущие тоталитарные ужасы с роботами и номерками успели превратиться в «общее место», лживое и тупое, и не стоило Варш<авскому> об этом и говорить. Но отдельные мысли очень верны, и лично мне очень нравится, как статья написана (едва ли понравится очень многим, т. к. нравится легкость, а он ворочает камни и глыбы).

У Гершельмана — кстати, кто он? кем был? Я очень мало о нем знаю? — было бы очень много хорошего, если бы все это было иначе изложено. Уж очень невозмутимо и «лапидарно». Все это так, но м<ожет> б<ыть> и не так, а у него ни разу перо не дрогнуло, и даже о воскресении мертвых он пишет: «это само собою»[160].

Меня это «само собой» поразило. А кое-что очень хорошо, напр<и— мер>, о грязи — т. е. о хлебе, который упал на пол и стал грязным[161].

Письма Галя — замечательны, хотя и не знаю чем. Всем, т. е. больше, чем отдельными мелочами[162]. А вот насчет Маркова не могу согласиться с Вами. Талантлив он несомненно, и поэт — несомненный. Но эта несчастная идея написать поэму трехстопным скачущим ямбом убила бы кого угодно (хотя Некрасов выдержал)[163]. У Маркова поэзия пробивается и сквозь трещотку размера, но часто ничего кроме трещотки нет. Как мог его подвести слух? Это, кстати, очень интересная тема: о размере, который слух способен принять и выдержать на протяжении нескольких сот строк. Но у Маркова явно именно размер его и погубил. Ремизов, как везде и всегда, — Ремизов: т. е. не так чтобы слишком толст и не так чтобы слишком тощ. Впрочем, он и вообще — Чичиков: т. е. немножко мошенник[164]. Зайцев — по крайней мере не мошенник, но другими достоинствами не блещет (хотя и не плох, особенно вступление — если бы не сквозящее в каждом слове самомнение)[165]. Чиннов — мне всегда по душе, и на этот раз тоже, хотя ломаные его ритмы как-то слишком явно нарочиты, без иллюзии естественности и необходимости[166]. Наконец, редактор: у него хорошо то, что он — верен себе, всегда на себя похож, не сбивается никуда. На всем журнале — его печать, и это не каждому дано, да и в «записках читателя» — он весь. За «вякание» Аввакума я на него не в претензии, а за Сумарокова — да! Сумароков — драматург, м<ожет> б<ыть>, и никакой, но это первый настоящий русский лирический поэт, с истинно прелестными строфами[167]. Про «Г<оре> от У<ма>»[168] — очень верно, и тон верный, чего не могу сказать о рецензиях на Клюева (странно теперь раздуваемого и Раевского[169]. Впрочем — насчет Раевского одобряю от души и рад: очень милый человек, отчего же не доставить удовольствие?

Ну вот. Простите, Юрий Павлович, за недостаточную обстоятельность. А главное — не обращайте внимания на упреки, брань и все такое: это неизбежно вообще, а для «Опытов» при их позиции и ограниченности в выборе материала и сотрудников, тем более. Жаль только, если заколеблется издательница. Надеюсь, она устоит. «Нов<ый> Журнал» не бранят, или бранят меньше, п<отому> что это не журнал, а скорей альманах. При наличии лица, особенно не всем улыбающегося, без недовольства обойтись не может.

Ваш Г.А.

Мне интересно было бы знать, что думает о. Шмеман[170] (как священник) о Гершельмане. Напишите, если знаете.

Только что получил Ваше письмо; Конечно, я охотно напишу об «Опытах» в «Н<овом> Р<усском> С<лове>» — но после Аронсона и только кое о чем. (Галь, Гершельман (?), Марков (??)). Впрочем, о Маркове — да, но скорей о нем вообще и о его статье в «Нов<ом> журн<але>», чем об этой поэме. Галь действительно на Вас похож, и Ваш Глинка не лишен чутья, хоть и обвинил Вас напрасно в подделке[171].

2/V-<19>55 г.

Дорогой Юрий Павлович,

Как видите, письма наши «разминулись». Дня два-три назад писал Вам об «Опытах» (т. е. впечатления), а вчера получил письмо

Ваше от 24-IV. Кстати, о «впечатлении»: очень мне не нравится обложка. Та, прежняя, «работы С.М.Гринберг» была лучше, хотя Оцуп и обвинял художницу в воровстве. Но я понимаю, что раз «работы А.Н. Прегель» — спорить не приходится[172]. А жаль: похоже на какой-то каталог, и притом нельзя прочесть, как, собственно говоря, журнал называется!

Из Парижа пишут, что «Опытов» ни у кого нет и нигде нет. Кантор добавляет иронически и меланхолически: «Конечно, я их и не получу». Воздействуйте на М<арию> С<амойлов>ну. Если Кантор — сотрудник, хотя бы только будущий, как же ему журнала не выслать! Да и не только ему! Простите, что надоедаю. Но у «Опытов» не так много друзей и доброжелателей, чтобы раздражать и отталкивать тех, кто настроен к ним хорошо. Помимо всего, это — простая вежливость.

О скриптах. Что Ремизов — «не Гоголь» и писать не хочет, я очень рад. Зайцев — тоже не потеря. А вот что Степун напишет только «после других» — меня удивило. На месте редактора я бы на такое условие не согласился. В частности — не как редактор, а как сотрудник, — я не согласен, чтобы мой «скрипт» (буде я его напишу) был разослан другим, как Вы предлагаете. У меня много возражений против этого, но не думайте, что я озабочен чем-либо вроде «охраны авторских прав». Нисколько. Но каждый должен писать, не думая о других, — а если так, какой же смысл в предварительных взаимных просмотрах? Попробуйте внушить Степуну, чтобы он не капризничал. Жаль было бы его потерять (т. е. его «скрипт»). Вообще это идея «коллективная», иначе ее нельзя реализовать. Я ни в коем случае не согласен и на появление моего скрипта, если бы никто другой не написал своего. Уж очень это было бы претенциозно и самонадеянно.

О том, что в «Н<овое> Р<усское> Слово» я напишу о «Опытах>», я уже Вам говорил. Что значит Ваше выражение «постскриптум», которое Вы опять по этому поводу повторили? Постскриптум к чему? К Аронсону? Но я именно хочу сделать расстояние между его статьей и своей.