Из письма девушке: «Таня, ты просишь, чтобы я написал всю правду. Но этого писать нельзя… За себя я не боюсь, но не хочу, чтобы моим друзьям было хуже, чем мне. Ведь все произошло из-за меня, поэтому я считаю, что самый большой срок должен получить я. Попробуй понять сама…»
Нет, утверждать, что эти строки доказывают вину Колова, по меньшей мере опрометчиво.
Суд с обостренным вниманием слушает показания подсудимых.
Продолжается допрос Колова.
— Вы настаиваете, — спрашивает адвокат, — что нанесли удар третьим сапожным ножом, а не одним из тех двух, что приобщены к делу? (У отца Колова было три ножа.)
— Настаиваю.
— И выбросили нож в пруд?
— Да.
— Я прошу, — обращается адвокат к судьям, — прервать допрос и пригласить свидетельницу Колову.
Вошла мать, вынула нож и рассказала, что задолго до происшествия третий отцовский нож, которым, как утверждает Колов, он нанес удар, взяла старшая замужняя дочь и оставила его у себя. Теперь «брошенный в пруд» нож на столе судей.
— Что вы скажете, подсудимый?
— Я обманул и следователя, и суд. Нож я не выбрасывал. Я взял у отца один из двух, а потом положил на место.
Следует вопрос к экспертам.
— Могут ли предъявленные суду ножи оставить такой след?
— Нет. Категорически утверждаем — не могут.
— Колов утверждает, что во время сеанса держал оба ножа в руках. Ножи открыты. Я прошу обследовать одежду, — заявляет ходатайство прокурор.
Одежду обследуют — никаких следов. Однако ножи, хоть и без футляров, не обязательно должны были повредить ткань. Это еще не доказательство того, что ножей не было. Но теперь уже не только защита, а и обвинение склоняется к мысли, что не все просто в этом деле. Защита, а потом даже обвинение посеяли сомнение у судей в виновности Колова. Но сомнения, хотя они и толкуются в советском правосудии в пользу обвиняемого, весьма слабые аргументы для того, чтобы сказать безусловно: «Этот человек невиновен». И тогда в зале суда ставится эксперимент.
В зал ввели юношу двухметрового роста. Эксперты изготовили макеты ножей и предложили Колову показать, как, из какого положения и куда наносил он удары.
Подсудимый, маленький, подошел к высокому парню и неумело ткнул «ножами» в оба бока. Потом еще и еще… Нет, каналы ранений расположены так, что Колов не мог нанести ни одной из двух ран — таков вывод экспертов.
Государственный обвинитель начал свою речь с того, что отказался от обвинения Колова в убийстве.
— Мне придется, — заявил адвокат, — в этом процессе опровергать показания своего подзащитного. Я буду просить вас не верить показаниям человека, которого защищаю…
Приговор звучал так:
«Поскольку признание Коловым своей вины в убийстве Иванова не подтверждено имеющимися по делу доказательствами, то это признание в силу ст. 77 УПК РСФСР не может быть положено в основу обвинения. При таких обстоятельствах Колов по обвинению в убийстве Иванова подлежит оправданию за недоказанностью участия в совершении этого преступления… Настоящий приговор обжалованию не подлежит и вступает в законную силу с момента оглашения».
На каком-то этапе процесса все сместилось. И защита, и обвинение, и суд начали защищать подсудимого от самого подсудимого. Опытные юристы поняли мотивы его поведения. Честный, но несколько экзальтированный парень чувствовал свою вину перед ребятами: он ведь стал инициатором всего случившегося, «подвел» Малинина и поэтому решил взять на себя вину.
Путь познания истины труден. Правосудию приходится вставать на этот трудный и благородный путь каждый раз, когда начинается разбор любого, самого «простого» дела. Беспрерывное исследование, где ошибка должна быть исключена, — вот повседневная работа правосудия. Разве не яркое свидетельство тому дело, где невиновный обвинил себя, а его обвинители и судьи сумели защитить его самого?
Но вот эту несложную аксиому, на которой зиждется правосудие, что признан виновным и приговорен к наказанию может лишь тот, кто персонально виновен, и что только за действительную, установленную и доказанную в соответствии с законом вину он может нести ответственность, что никакие мотивы «целесообразности» суд не должен принимать во внимание, эту аксиому не все усваивают, а точнее, не хотят усвоить. Если, мол, группа людей нахулиганила, что там разбираться — сажай всех подряд для пользы, дела.