Не знаю, ведал или нет Моисеенков, что творил, но творил он очень гадкие вещи. Что значит — вот так ни за что уволить человека? Значит поставить человека перед дилеммой: или смирись с несправедливостью, или влезай в долги, чтобы содержать семью, пока будешь с несправедливостью бороться. Эту борьбу, как правило, зажимщик критики проигрывает. Но сколько сил, времени, нервов тратится ради победы. И часто это бывает «пиррова победа»: добился человек справедливости, но столько мытарств претерпел, что лучше бы и не связывался, лучше бы сразу плюнул на все.
Вот почему нельзя прощать таким, как директор столовой Моисеенков. Их надо судить уголовным судом. И Моисеенкова судили.
Свидетели, а также материалы дела полностью подтвердили обвинение. На процессе справедливо подчеркивалось, что содеянное подсудимым противоречит и закону, и морали советского человека, нашим общественным принципам, этике руководителя.
Прокурор и судья хотели, чтобы Моисеенков уразумел эту сторону дела. Тот же твердил одно:
— Виновным себя не признаю. За это судить нельзя. Я буду жаловаться.
Он жалуется. Московский городской суд оставил приговор без изменения — год исправительно-трудовых работ.
— Буду жаловаться в Верховный суд, — грозит Моисеенков, — так нельзя…
Нет, все-таки можно. И даже нужно. Как свидетельствует статистика, значительное количество трудовых дел в судах решается не в пользу администраторов. Я далек от мысли, что все эти случаи — результат злостного, сознательного нарушения трудового законодательства и что каждого конфликтующего администратора надо отдавать под суд. Это было бы несправедливым. Ведь часто случаются действительные ошибки, бывает, что и дирекция не соразмерит меру взыскания, а иногда суд просто делает снисхождение человеку.
Но если бесспорно установлено, что рабочий или служащий уволен «из личных побуждений», что это месть, расправа за критику — в этом случае нельзя быть снисходительным. Нарушать законы, ущемлять права гражданина — преступление. А за него полагается отвечать по всей строгости.
Между прочим, бездействие закона в подобных случаях как раз и рождает неуважение к нему. Всем известно, что, если человек украл или схулиганил, возмездие наступит, разве что удастся скрыться. Но и скрываясь, вор или хулиган чувствует силу закона, съеживается от ожидания кары. А люди, совершая деяния, подобные тем, за которые отвечал Моисеенков, даже удивляются, когда меч закона карает их, чтобы наказать это зло и предотвратить другое.
С другим редким случаем уголовного преследования я встретился в г. Николаеве. Тогда тоже все были удивлены.
Обвиняемый возглавлял одно из крупных домоуправлений города и был крайне шокирован, когда получил повестку о вызове к следователю по «своему делу».
— Уголовное дело? Против меня? Это недоразумение. Я что, крал? Хулиганил? Грабил на большой дороге?
— Не то, не другое и не третье, — ответил следователь. — Вас привлекают к уголовной ответственности за бюрократизм…
— Что-о-о???
В постановлении о возбуждении уголовного дела сказано:
«В течение длительного времени в домоуправлении № 5 допускалось формально-бюрократическое отношение к заявлениям трудящихся. Отсутствовал учет жалоб. Управляющий домами ставил на заявлениях резолюции, но не контролировал их выполнение. Из 68 проверенных заявлений 43 не разрешены, а гражданам не дано никакого ответа».
По делу прошли 32 свидетеля, и все подтвердили вину подсудимого. Но когда выслушали приговор, то большинство ахнуло:
— Да нешто за это судят?
Такого рода судебные прецеденты вызывают обычно очень широкое общественное звучание, их положительное значение бесспорно. Они заставляют всех независимо от ранга помнить, что закон писан для всех. Причем уголовные процессы по таким делам имеют большое воспитательное значение, они серьезно подкрепляют, делают реальной ту идею, что самоуправство, халатность осуждаются в нашем обществе не только морально, а и преследуются уголовным законом. Важна ведь не только идея правосудия, его возможность. Впечатление производит реальное применение закона. Сила делает закон авторитетным; справедливость, вооруженная мечом, справедлива до конца.
Бездействие не только инертно, оно бывает вредно; бездействие в иных случаях далеко не нейтрально: оно чревато самыми неприятными последствиями. Бруно Ясенский эпиграфом к своей последней незаконченной книге взял такое изречение: