– Эх, сейчас бы накатить по маленькой, – помечтал я. – Для сугреву. А, Потап?
– Тихо! Ты слышишь?
– Что?.. – Я осекся.
Из «Долины спящих гейзеров» явственно донесся шум борьбы. Рычали и визжали собаки, раздавались еще звуки вроде раздраженного уханья или бормотания. Взметнулся к небу столб пламени разбуженного гейзера, и тотчас ночь пронзил уже слышанный нами крик, а потом в свете огня мы явственно разглядели силуэт…
– Хуги! – воскликнул я.
– И не один, – добавил Потап.
Столб огня погас, в долине вновь воцарилась темнота, но звуки борьбы не утихали. Напротив, стали еще яростнее.
Я навострил уши, пытаясь на слух следить за перипетиями боя. Похоже, наш старый знакомый секалан с остатками своей своры нарвался на хуги и теперь сам того и гляди выступит в роли еды. Не то чтобы мне стало жалко его, но хуги, расправившись с псами, вполне возможно, заинтересуются нами. На закуску. Так сказать, приятный десерт.
– Потап, кромсай голову собаке и ходу отсюда!
– В темноте идти опасно. Вляпаемся в аномалию, мало не покажется.
– А останемся – превратимся в ужин для хуги. С двадцатью патронами не отобьемся. Если их двое…
– Трое. Я ясно видел троих, – возразил Потап.
– Тем более. Нужно как минимум два полных рожка, а лучше три, чтоб наверняка. Нет, попробуем уйти. Возьмем с собой факел, какой-никакой, а свет.
Потап не ответил, но я увидел, как он с остервенением дробит челюсти прилипшего к ноге пса. Ошметками полетела спекшаяся кровь, мне в ноздри шибануло жутким смрадом. Кажется, только теперь я начал понимать напавшую на нас атрийскую рысь – труп панцирной собаки даже нюхать невозможно, а уж кем надо быть, чтобы такое есть!
Наконец Потап отпихнул изуродованное собачье тело в сторону. Я поглядел на его ногу. Он раздробил мертвому псу челюсть, но осколки зубов вытащить не успел, они по-прежнему глубоко впивались в голень. Потап должен был сейчас ощущать прямо-таки адскую боль… но не ощущал.
– Все, Бедуин, я готов. Двинули.
Так как я остался практически безоружным, то и факел предстояло нести мне. Пришлось ограничиться одной палкой-костылем, а во вторую руку взять факел. Я выбрал ветку попрямее и потолще, навертел на конец сухой кусок футболки, который чудом уцелел под разорванным комбинезоном, подпалил от костра и пошел ведущим, внимательно вглядываясь в пространство перед собой. Потап с автоматом наготове шагал за мной след в след, соблюдая дистанцию.
Идти было тяжело – ноги разъезжались на мокрой земле, проваливались по щиколотку в лужи. Ступать приходилось очень осторожно, обдумывая каждый шаг, чтобы как можно меньше тревожить сломанную ногу. Моя палка-костыль то и дело увязала в грязи, и чтобы вытащить ее, приходилось прикладывать усилия. Свет от факела больше мешал, чем помогал, – метался из стороны в сторону, создавая причудливые тени, затрудняя осмотр. И все же я, как мог, старался прибавить шагу – сзади слышались звуки яростной борьбы панцирных собак с хуги, подгоняя почище плетки.
Постепенно местность стала уходить вниз, деревья поредели, а потом и вовсе остались позади. Мы вышли на берег старицы – старого русла реки – широкой полосы земли, лишенной всякой растительности и покрытой коркой засохшего ила.
Я остановился, в первый момент и сам не понимая почему. Вроде старица как старица. В АТРИ они не редкость – после столкновения двух миров многие ручьи и речушки ушли под землю или поменяли русло.
Короче, вроде все то же, да не то…
Потап замер в трех метрах сзади, стоял молча, отлично зная, что ведущего нельзя ни поторапливать, ни отвлекать ненужными вопросами.
Я снова вгляделся в пространство перед собой и внезапно понял, что именно меня напрягло – вода, вернее, ее отсутствие…
Когда река меняет русло, старица первое время напоминает заиленное озерцо, затем мелеет, зарастает травами, превращаясь в сырой луг или болото. Бывает, что и засыхает – в особо жарких районах или знойным летом. Короче, старица может выглядеть, как та, что сейчас перед нами, – лишенная растительности полоса земли. Но после прошедшего ливня покрывающий ее ил должен был превратиться в раскисшую грязь с большими и маленькими лужами. Русло же этой старицы выглядело неправдоподобно сухим – даже засохшим, напоминая растрескавшуюся корку, вроде среднеазиатского такыра.
– По ходу притопали, Потап. Область измененного пространства, мать его, – выругался я.
– Как думаешь, аномалия барическая или метео? – уточнил он.
– Это «Поцелуй Борю в зад».
Так на егерском жаргоне называется «Полоса барического взрыва», сокращенно ПБВЗ – весьма неприятная штука, напоминающая по действию барокамеру, в которой какой-то «шутник» выставил давление на максимум.