— Идемте, бабушка! — сказал шеф и пошел вперед.
— Шагайте, бабуля! — сказал ей Семен. — Общественность вас не забудет.
— Пожалуйста, бабушка, — сказал я, и мы все гуськом вышли на вечерний двор.
Мы деловито обошли гору толстенных сосновых бревен. Они лежали прямо посреди двора и были накрепко обмотаны железной проволокой — чтоб не разворовали.
Потом шеф подошел к зеленому френчу и сказал решительно:
— Дайте нам пилу!
Домком внимательно разглядывал нас: видно, мы не внушали ему доверия. Он крепко сомневался, что мы из редакции. Он никак не мог поверить, что начальство, а, по его мнению, в газете работало одно начальство, может прийти во двор и вот так собственноручно пилить вдруг дрова. Он явно принимал нас за самозванцев. Но высказать это вслух не решился и не торопясь побрел за пилой.
Мы с Сенькой не теряли зря времени. Я принялся разматывать оградительную проволоку с дров, а он сделал круг по двору в поисках козел. Сенька долго кружил вдоль серых сараев с многочисленными дверцами и гирляндами тяжелых железных замков на них. Козлы были в каждом сарайчике. Но их отделяли от Сеньки железные замки, которые даже Сенькино упорство не могло открыть. Он мчался вдоль дверей и замков и скрежетал зубами.
Во дворе появились любопытные. Они стояли вдали от нас и недоверчиво разглядывали подозрительную троицу, которая копошилась у них во дворе. Особенно им не нравился Сенька, который шастал возле их замков.
Наконец Семен нашел дряхлые, полуразвалившиеся козлы. Ножки у них пронзительно скрипели и шатались. Сенька приволок их к дровам.
Домком принес пилу и даже топор. Потом мы трое поднатужились, с пыхтением подняли толстое бревно и положили его на козлы.
«Кр-р-р-ак!» — и одна ножка у козел с протяжным воплем отлетела. Бревно наклонилось в сторону и с гулким оханьем упало на землю.
— Семеновна! — позвал кто-то спокойно. — Твои козлы ухайдакали!
Из толпы любопытных вырвалась тетка в платке, подвязанном на самый лоб, и метнулась к нам.
— Ох, идолы окаянные! — закричала она. — Козлы мои доломали. Кто платить будет?
Толпа заволновалась.
Я опешил. Я не знал, что сказать. Ведь в следующую минуту нас запросто могли изгнать с этого двора. Тем более что зеленый френч, он же домком, уже вертелся в толпе, крутил головой и пальцем показывал на нас.
В эту минуту к тетке подошел Семен и вдруг сказал:
— Вы Семеновна?
Она кивнула.
— А я Семен!
Это произвело на тетку неожиданное впечатление. Нижняя челюсть у нее отвалилась, и рот открылся. Она не сводила глаз с Сеньки и молчала. Толпа утихла. А он продолжал:
— Стыдно иметь такие козлы!
А потом крикнул, обращаясь к тетке, так, чтобы и остальные все слышали:
— Зажались все! — крикнул он. — В каждой сарайке, поди-ка, хорошие козлы есть!
Толпа безмолвствовала.
Тогда Сенька добавил уже спокойнее:
— Ладно, Семеновна, не волнуйся! Сварганим мы тебе сейчас козлы — век благодарить будешь!
Я глядел на Сеньку, завороженный. А он взял топор, ловко поддел из бревен пару ржавых и гнутых гвоздей, распрямил их и подошел к козлам.
Я с замиранием сердца смотрел на Сеньку. Да если б только я! Весь двор смотрел на него. И Семеновна, и старушенция Анна Ивановна, и домком в зеленом френче, и мужики, которые перепилили на своем веку не один кубометр собственных дровишек и смастерили себе не одни козлы. И «веснушка» смотрел на Сеньку и вся малышня — с надеждой и верой.
Я же глядел на Сеньку со страхом. Шеф — с усмешкой.
Никто, кроме меня, — ни шеф, ни «веснушка», ни другие не знали, что Сенька родился и вырос в большом каменном доме с паровым отоплением. Он никогда в жизни не пилил дров и уж тем более не мастерил козел. У него были интеллигентные родители — преподаватели литературы в университете, и Сенька никогда не испытывал тяги к технике. Даже к такой примитивной, как топор и гвозди.
Я боялся только одного — первого удара. Я ждал, что Сенька непременно попадет мимо гвоздя, ударит по пальцам, и все во дворе засмеются над нами и разойдутся по домам, и тогда — все кончено, мы уйдем с позором, побежденными.
А Сенька приложил козлиную ногу к «туловищу», приставил гвоздь и перед тем, как замахнуться, взглянул на меня. Я увидел почти остекленевшие Сенькины глаза и жилку на шее. Жилка билась и вздрагивала. Сенька волновался, как никогда в жизни.
Вот он легонько замахнулся и ударил. Я зажмурился. Но удар оказался сухим и точным. Сенька бил по гвоздю, как заправский плотник. Первый гвоздь он забил с трех ударов, второй — с двух. Потом он потряс посильнее козлиную ногу — крепко ли? — и небрежно кинул топор в сторону.