Восстановлен Ленинград.
У Кельна
Колокольни на ветру гудят.
И тебе, и мне сегодня больно
За моих и за твоих ребят.
Ты солдат, и я солдат, —
Не так ли?
Нам стареть,
А молодым расти.
…Вся Земля из просмоленной пакли —
Стоит только спичку поднести.
Нет, мы не витаем в эмпиреях,
С лика века отмывая грим.
Фарисеи спорят о евреях,
Мы о Достоевском говорим.
О Добре и Зле.
А мир угарен.
Над Европой мутно и серо.
Я тебе, пожалуй, благодарен
За твое солдатское перо,
Что во имя жизни человека
Ты для человечества донес,
Пусть хоть небольшую,
Правду века,
Только не на ближнего донос…
В кабаке портовом не без цели
Ночью надрывается тапёр.
В Пушкина
Стреляют на дуэли.
Фучика
Подводят под топор.
Врут попы,
И договоры лживы.
Прошлое — грядущему родня.
Мир сейчас на переломе.
Живы
Гитлеры сегодняшнего дня.
Кто? Они? Нет, мы сегодня в силе
Отстоять спокойную зарю.
Сын Земли
И сын моей России,
Я с тобою, немец, говорю.
Мы солдаты.
Мы с тобой в ответе
За навоз Земли
И за Парнас.
Пусть на свете вырастают дети
Мужественней
И достойней нас.
1966
В последний раз
В последний раз во сне тревожном,
Перекосив от боли рот,
Я прокричу неосторожно
Свое последнее «Вперед!».
И ты запомни: я не умер,
Я в бой ушел в последний раз.
В солдатском сердце замер зуммер,
И с миром связь оборвалась.
1966
Холодное утро Цхалтубо
На пиниях иней, как маска на скулах врача.
И очерк горы. И за нею в бездонности синей
Плывут облака, на холодном ветру клокоча.
И пар над провалом. И иней не падает с пиний.
Согрей мое сердце и скорбные руки скорей.
Здесь колются звезды, и ночи безжалостно долги.
Согрей их приветом, далеким дыханьем согрей
И сдунь, словно иней, со старого сердца иголки.
Не сердце, а кактус растет, распускаясь в груди.
И давит на ребра, и гасит ночные светила.
Ты памятью в память скорее ко мне приходи,
Как в жизни и смерти спасеньем ко мне
приходила.
Я жду тебя, слышишь! За горной гряды перевал
Летит мое слово, а ветер холодный нахрапист,
Его оборвал — и обвалом под камни в провал.
Ни слова. Ни эха. Кончается ночи анапест.
Я жду тебя, слышишь! Гремит водопад, клокоча,
И тень от горы закрывает в тумане долину.
На пиниях иней, как маска на скулах врача.
Я выйду в ущелье. Я каменных гор не раздвину.
Я вслушаюсь в утро, как мальчик в плохие стихи,
Как в грубый подстрочник, который не ждет перевода.
На пиниях — иней. В Цхалтубо поют петухи.
И запахом хлеба спокойная дышит природа.
1967
Эвкалипт
Эвкалипт стоит и стынет
В рваной шкуре, гол и сер,
Как песчаную пустыню
Перешедший дромадер.
Он глядит на снежный Север,
По Австралии грустит.
Прошлогодних листьев веер
На макушке шелестит.
Что он слышит? Ветра ропот,
Дальней бури произвол.
Но закручен, словно штопор,
Уходящий в землю ствол.
Он завяжет без тревоги
Временных явлений связь.
…У меня душа в дороге
Понемногу извелась.
Что-то ноет, как старуха,
По ночам полужива.
А с нее слетают сухо
Прошлогодние слова.
1967
Письмо Ярославу Смелякову из Михайловского после прочтения его книги «День России»
А лжи недолго править миром.
Пусть правда ложь бросает в дрожь.
Пусть только временным кумирам
На их погибель служит ложь.
И Пушкин знал, как при Пилате, —
Ему за все держать ответ.
Знал, что за слово правды платит
Своим изгнанием поэт.