— Колька хочет взять деньги, но это нельзя.
— Почему? — спросил я.
— Мать узнает, откуда у него деньги, — он ей расскажет, что у вас взял. Мать рассердится и плакать будет, а Кольку выпорет. Вы так берите, мы еще соберем.
Пришлось взять так. Было трогательно, а еще больше грустно. Я думал о том, что будет с этими ребятишками через неделю.
Когда мы ехали обратно через Краснополье, то увидели двух женщин, державших на руках ребятишек. Детишки махали руками вслед машинам. Не знаю почему, именно в тот момент меня прошибла слеза, и я чуть не заревел. Конечно, детей научили махать руками при виде едущих на машинах военных, а все-таки было в этом что-то такое, от чего хотелось зареветь.
Заехали на обратном пути за товарищами, оставшимися делать материал о другой дивизии. Здесь, в дивизии, устроили привал на полтора часа. Во время него выяснилось, что эта дивизия отступала через Рогачев, где был взорван нами самый большой в стране завод сгущенного молока, и запаслась этим молоком, заполнив им всю имеющуюся тару. Нам налили по котелку, и мы тронулись в дорогу, макая черные сухари в сладкое сгущенное молоко. Мне казалось, что я давно не ел ничего вкуснее. Вдруг вспомнилась Монголия, где мы с Колей Кружковым вот так, открыв две банки сгущенного молока, купленного в Мониенкоопе, за один присест приканчивали их, макая в банки черные сухари или хлеб.
К вечеру добрались до Рославля. Возник спор. Я и Сурков хотели остановиться в гостинице, но ребята из фронтовой газеты решили пойти к коменданту. Мы с Сурковым уже расположились в номере на десять кроватей и заварили кипяток с молоком, когда явились ребята и сказали, что, по словам коменданта, положение тревожное и он не рекомендует нам ночевать в городе.
Потом выяснилось, что комендант считал положение тревожным потому, что сегодня днем немцы сбросили две бомбы на станцию. Вот и все причины для тревоги. Мы, конечно, решили наплевать на это и завалились спать.
Среди ночи началась пулеметная трескотня. Стреляли счетверенные установки по невидимым самолетам. Более дисциплинированные товарищи пошли в сквер напротив гостиницы и просидели там на холоде в щелях по крайней мере два часа. Мы трое — менее дисциплинированные Сурков, Калашников и я — остались валяться на кроватях в гостинице и не прогадали. Тревога оказалась напрасной.
Вернулись в редакцию под Смоленск во второй половине следующего дня, сделав в обе стороны, наверно, километров восемьсот, если считать все петли. Я рано лег спать, а на самом рассвете, высунувшись из палатки, лежа на животе, написал статью «Части прикрытия».22 Кроме статьи, написал тут же подряд письмо домой. Мне вдруг захотелось описать эти две недели войны, которые были так не похожи на все, о чем мы думали раньше. Настолько не похожи, что мне казалось, что я и сам уже теперь не такой, каким уезжал 24 июня из Москвы.
После всего виденного и пережитого за две недели — не в смысле физической опасности для меня самого, а в смысле моего душевного состояния — у меня было такое чувство, что уже ничего тяжелее в жизни я не увижу. Мне и сегодня кажется, что так оно и есть. Эти первые две недели были самыми тягостными по силе перенесенных впечатлений.
Уже не помню, что я писал в этом письме, помню, что, конечно, не сообщал подробности, давал только понять, что тяжело и что хотя не надо отчаиваться, однако надо готовить себя к самым тяжелым вещам.
Когда написал и уже сложил все вместе с корреспонденцией, чтобы отправить в Москву, вдруг заколебался. Так и не послал письмо, порвал. Было такое чувство, что, пока письмо идет, может так много произойти, что стоит ли вообще посылать его.
Утром приехал Борис Громов из Смоленска, и я передал ему статью «Части прикрытия». Он обещал отправить ее в «Известия». Только потом выяснилось, что статья так и не попала туда; он забыл ее отправить, и мне уже потом отдали ее в редакции «Красноармейской правды», где он ее оставил.
Вообще он произвел на меня тогда какое-то странное впечатление своим видом рассеянного и плохо слушающего, почти не слышащего тебя человека.
Едва я отдал статью Громову, как новый редактор «Красноармейской правды» Миронов сказал нам, что неплохо было бы съездить в 13-ю армию под Могилев,23 что, по сведениям штаба фронта, где-то там высадился немецкий десант, который сейчас удачно уничтожают. Как я потом понял, это были первые слухи о немецком прорыве у Шклова.