С той стороны действительно слышалась частая стрельба.
Я и до сих пор не знаю, действительно ли немцы перехватывали эту дорогу или там, на дороге, появлялась только их разведка. Во всяком случае нам сказали, что тем проселком, которым мы сворачивали с дороги сюда, нам выезжать на дорогу нельзя, придется ехать лесом с километр назад и дальше делать объезд и выезжать на дорогу километров на шесть восточнее.
При мысли о том, что предстоит в полной тьме двигаться по совершенно неизвестной нам дороге, мы задумались и решили, что все же вряд ли там, где мы так недавно сворачивали с дороги, могут уже оказаться немцы. Решили рискнуть и ехать назад тем же путем, тем более что капитан спешил с докладом к командующему. Комиссар полка только пожал плечами.
Мы сели в машину и через двадцать пять минут благополучно выехали на большак. Стрельба слышалась слева и справа, но никаких немцев не было, и если они и перерезали дорогу, то, очевидно, где-то в другом месте.
Мы ехали беспрерывно до двух часов ночи. Как выяснилось потом, утром, мы, свернув с большака, в общем, взяли верное направление к той деревеньке, где должна была к ночи находиться оперативная группа Ракутина. Но к двум часам нам показалось, что мы потеряли всякую ориентировку, и, увидев справа и слева от проселка темные пятна домов, подъехали к тем, что поближе, слева. Это были брошенные жителями выселки. Там оставался только хромой старик-сторож, он показал нам сарай, куда можно было под навес загнать машину, и мы легли там же под навесом рядом с нею.
Как потом оказалось, мы удачно сделали, что заночевали именно в этих выселках, слева от проселка, а не справа — в деревне. Одна из немецких подвижных групп, производя поиск из Ельни, как раз в ту ночь заняла эту деревню вместе с двумя другими.
В четыре утра, едва рассвело, мы были уже на ногах и поехали дальше. Теперь мы ориентировались по карте и двигались, не плутая. В шесть утра мы оказались в той деревеньке на дороге из Вязьмы в Ельню, где теперь располагался полевой штаб Ракутина. В конце деревни, у двух домов, которые занимал штаб, стояли часовые-пограничники. Мы вошли в низкую избу. За столом над картой дремал дивизионный комиссар, а на русской печке без кителя спал генерал. На столе стояла огромная, наполовину съеденная яичница с колбасой, которую нам с дороги предложили доесть.
Капитан доложил дивизионному об обстановке. Потом дивизионный спросил о том же самом меня. И я сказал о своем впечатлении, что люди, видимо, дерутся хорошо, но нервничают из-за того, что недостаточно ясно представляют себе происходящее.
Стали будить генерала, который, оказывается, лег всего полчаса назад. Он долго не просыпался, потом наконец проснулся, сел за стол и сразу уткнулся в карту. Выслушав доклад капитана, он спросил меня, куда я теперь поеду, не в 107-ю ли, как он вчера советовал? Я сказал, что да, поеду в 107-ю.
— Тогда я с вами пошлю им приказание, — сказал он, — Но только срочно доставьте,53
Я сказал, что будет сделано. Он тут же написал приказание, вложил его в пакет и передал мне. Если мне не изменяет память, это было приказание о том, чтобы 107-я дивизия одним из своих полков поддержала тот полк, в котором мы были, и обеспечила его от обхода немцев по шоссе.
Часам к девяти утра, свернув с ельнинской на дорогобужскую, мы подъехали к Дорогобужу. До него оставался всего километр. Впереди был хороший, утопавший в зелени городок с несколькими церквами и каменными домами, а в остальном почти весь деревянный. На стеклах играло солнце. Я хорошо запомнил это, может быть, еще и потому, что в тот день это была последняя возможность увидеть Дорогобуж таким, каким он был. К вечеру следующего дня его уже не существовало…
Штаб 107-й дивизий был удачно расположен в глубоких оврагах, перерезавших холмы перед Дорогобужем.
Мы оставили машину наверху в кустарнике, а сами спустились в овраг. Всюду стояли часовые. Чувствовался полный порядок и строгая дисциплина с тем оттенком некоторой аффектации и особой придирчивости, которая бывает в кадровых частях, только что попавших в военную обстановку… Два полка дивизии еще не были в боях, но третий уже участвовал в первом удачном бою два дня назад.
Я сдал пакет начальнику штаба дивизии, и мы стали дожидаться командира дивизии, он брился. Через несколько минут явился он сам. Это был подтянутый невысокий сорокалетний голубоглазый спокойный полковник. Он мне понравился, и я потом рад был узнать, что его дивизия стала гвардейской и он до сих пор ее командир.
А вообще-то это сложное чувство. Берешь газеты, читаешь их, ищешь знакомые имена, находишь или не находишь. Откуда я мог знать, например, тогда, прощаясь с Ракутиным там, в избе, принимая от него пакет в 107-ю дивизию, что я его больше никогда не увижу и что во время вяземского окружения он будет ранен и, по слухам, застрелится.54