В ответ Беллами легко подхватил меня, уложил на спину, на простыни, навис сверху. Дышать стыло тяжелее вовсе не из-за его веса — от ощущения его кожи на моей, от близости, от твёрдости его желания, упёршегося мне в бедро сквозь одежду. Он нетерпеливо задрал майку вверх, и мы разомкнули губы только для того, чтобы окончательно избавиться от неё. Его руки нарочито неторопливо изучали моё тело, словно он хотел запомнить каждый дюйм, мои — лихорадочно шарили по его спине, окончательно стягивая с плеч рубашку. От того, как он изо всех сил пытался не спешить, всё внутри горело только сильнее. Мне почти хотелось попросить его поторопиться, ведь и возбуждение, и лёгкий страх неизвестности натягивали нервы до предела.
Но Беллами вдруг замер. Мог бы разглядывать обнажённое тело, может, даже хотел, но вместо этого смотрел только в глаза.
— Ты точно уверена?
— Ага, — выдохнула я едва слышно.
— Не боишься? — кончиками пальцев он невесомо провёл вдоль шеи, мягко откинул в сторону мои спутавшиеся волосы.
— Немного, — я смущённо отвела взгляд. — Знаю, что может быть неприятно. Но я тебе доверяю.
— Я буду осторожен, — Беллами склонился ко моей щеке, оставил на ней влажный поцелуй. — Обещаю.
Его губы коснулись ямки за ушком. Я зажмурилась с прерывистым вздохом, а он нарочито неторопливо спускался дальше, чертя ими невидимую дорожку вдоль шеи и ключиц. Каждый её дюйм пылал. Я не хотела представлять, какой он меня сейчас видел, когда обхватил губами сосок, потеребил его языком, не хотела думать, как звучал мой хриплый стон, как выглядело то, что мои пальцы в ответ только бесстыдно зарылись в его волосы, а тело выгнулось навстречу ласке, словно его прошибло током. Мне нравилось всё это слишком сильно. Его горячая ладонь скользнула по моему животу и нырнула в сползший до пояса расстёгнутый комбинезон, под бельё. Я шумно задышала — предвкушала, помнила, как было приятно прежде, и теперь… его губы всё ещё ласкали грудь, а пальцы оказались там, внизу, двигаясь именно так, чтобы перед глазами рассыпались звёзды. Боги. Это правда было невероятно. Беллами будто знал меня лучше меня самой. Знал, как дотрагиваться и целовать так, чтобы таяло тело, чтобы оно само нетерпеливо подавалось навстречу его прикосновениям. Да. Ох, да. Как же хорошо. Ещё. Пусть бы это продолжалось вечно.
Будто чувствуя мою жажду, его пальцы скользнули внутрь, туда, где сосредоточился весь жар, мучающий меня приятной истомой. От непривычных ощущений я тихо ахнула. Лихорадочно вздохнула, чувствуя аккуратное движение. Он тут же остановился, застыл, взглянул на меня.
— Больно? — спросил шёпотом.
— Нет. Всё хорошо.
Ещё от пары осторожных движений по телу прокатилась волна знакомой приятной дрожи. Беллами дал мне привыкнуть к этим ощущениям, научиться наслаждаться ими, пока жар внизу живота становился невыносимым и заставлял в беспамятстве ёрзать по постели. И я едва обиженно не застонала, когда он вдруг убрал руку. Вместо этого он дотронулся до пояса моего комбинезона, потянул вниз, стягивая его дюйм за дюймом, а в голове только пульсом билось одно желание: чтобы это не заканчивалось. На мне совсем не осталось одежды — и он продолжал изучать каждый миллиметр моей кожи поцелуями, теперь поднимаясь ими вверх от колена. Всё это казалось таким нереальным, таким неприличным, бесстыдным, развратным… Я лежала перед ним полностью обнажённая. Я позволила ему развести свои ноги в стороны, разрешила рассматривать себя всю. Не остановила, когда он поднимался губами по внутренней стороне моего бедра, только плавилась от удовольствия, пока он не коснулся поцелуем там, где я даже не представляла, что можно. Там, где прежде были его пальцы, там, где было жарко и влажно, теперь были его горячие губы, его язык, и это… это…
Я разучилась сомневаться, стесняться, думать, снова выгнувшись навстречу совершенно новой ласке. Это было настолько восхитительно, что, казалось, исчезла гравитация. Мир утонул в мутной пелене удовольствия. Расслабившись, я сама подавалась бёдрами навстречу, снова до крайности бесстыдно, хныкая и мыча от невероятных ощущений. Не понимала, дышу ли, живу ли, лечу ли. Будто натянутая до предела струна, держащаяся из последних сил и при этом отчаянно желающая разорваться. Близко… Рядом. Вдох. Выдох. Эйфория захлестнула, будто цунами, скручивая мышцы, наслаждением растекаясь по позвоночнику, ослепляя белоснежными искрами. Да. Да…
Тело ещё дрожало, мышцы покалывало, в голове плыл сладкий густой туман. В ушах слегка звенело, гулко бился пульс. Беллами навис сверху, ловя мои губы очередным поцелуем. Я, одурманенная накатившим блаженством, притянула его к себе. Ближе, ещё ближе. Наши ноги переплелись на сбившихся простынях, его возбуждение упёрлось мне между бёдер, уже не сквозь ткань, горячее, твёрдое, гладкое. Послевкусие удовольствия снова прокатилось по телу жаркой волной. Я почти простонала от того, как всё это чувствовалось. Как естественно. Как дразняще. Как неприлично влажно и скользко всё ощущалось между ног.
В ответ Беллами издал шумный вдох, вжимаясь в меня. Его взгляд затуманился, когда он нашёл им мои глаза — и сердце пропустило удар от приятного предвкушения. Он двинулся навстречу, заполняя меня внутри. От его исступлённого предыхания и блаженно зажмуренных век захлебнулась восторгом моя душа, я надеялась податься навстречу в удовольствии, но…
Но вместо этого была боль. Всё тело напряглось, сжалось, словно изо всех сил сопротивлялось постороннему, большому, чужеродному внутри. Я рефлекторно зажмурилась. Ох, чёрт. Это было совсем не похоже на то, что прежде. Совсем ни на что не похоже.
Вот как это бывало. Так необычно. Волнительно. И правда больно.
Сразу всё поняв, Беллами замер. Склонился к моему ушку, виновато шепча:
— Прости. Пожалуйста, прости. Расслабься, если можешь. Я пытался, но… скажи, если…
— Хорошо, — выдавила я хрипло. — Всё хорошо.
Я тут же попыталась сделать, как он просил. Расслабиться. Вернуть ту приятную дрожь. Ничего. Он до сих пор не шевелился. Позволял мне привыкнуть. Внутри всё равно оставалась только тянущая боль, и теперь мне стало ясно, почему он позволил мне получить удовольствие до всего этого. Сейчас я бы точно не смогла, сбитая с толку, растерянная, смущённая, едва способная совладать с реакциями собственного тела.
Спустя несколько долгих мгновений я всё же осмелилась открыть глаза. И всё вокруг исчезло. Столько всего светилось в его взгляде — он горел ярче взрыва сверхновой, ослепил, и не стало никакой неловкости. Остались только я, только он, только мы, только эта жажда превращать чувства в касания. Это странное удовольствие чувствовать друг друга вот так, это захватывающее дух желание распробовать близость. Я потянулась к нему, он — ко мне. Мы сплелись, целуясь почти голодно, будто впервые, впитывая жар и искрящие эмоции друг друга. Тело чуть расслабилось. Он почувствовал, понял, аккуратно подался назад, затем — слегка толкнулся вперёд. Ох. Нет. Всё ещё больно. Но от его тихого, едва слышного вздоха всё внутри вздрогнуло. Низ живота так и не налился прежней волнующей тяжестью, но…
Я была его. Вся. И от одной этой мысли всё внутри сворачивалось в пьянящем трепете.
Его следующие осторожные движения вырывали у меня рваные вздохи. Боль уже не ощущалась так остро, стала почти терпимой, но меня оглушила внутренняя какофония из чувств, которую никак не выходило разобрать. От этого огромного комка, распирающего грудную клетку, защипало глаза. Снова зажмурившись, я прижалась лбом к его крепкому плечу. Не хотела, чтобы он заметил слёзы и истолковал их неверно. Они застыли под веками вовсе не от мучительных ощущений, скорее от невыносимой сладости быть вот так.