Коршун поймал его руку и прижал к доске.
– Хочешь… – повторил Рю медленно, глядя в глаза. Облизал губы, и, как в дурной порнухе – причмокнул. Коршун замер, уставившись заворожено, и Рю облизнулся еще раз, поцеловал его вдруг коротко в губы, прошептав:
– Хоть попробовать… – вновь прижался губами к его губам и задышал хрипло, закрыл глаза. И долговец дрогнул, разомлел, поцеловал в ответ. Настойчиво и грубовато, царапаясь щетиной. Пахло пахнет пылью и кровью.
Рю наконец решился, скользнул вниз, оказавшись под ним. С сомнением лизнул его чуть выше паха, щекотно и осторожно, повел вниз дорожку, касаясь черных волос. Зажмурившись, высунул кончик языка, никак не решаясь коснуться чужого члена языком, а потом выдохнул, посмотрел на Коршуна – тот ничего не сказал. Лишь уставился на него неопределённо, дыша сквозь зубы с лёгким свистом.
Деваться было некуда, бежать – тоже. Рю закрыл глаза, застонал тихо и уверенно обхватил головку губами, внутренне содрогаясь. И возбуждение не помогало – ощущение чужого члена во рту было ужасным. А потом из ужасного стало просто неприятным. Лаская твердый, упругий, солоноватый член, Рю никак не мог сосредоточиться, понять, как заставить долговца кончить поскорее.
Коршун вдруг оскалился, схватил его за шкирку и резко дёрнул вверх. Рывком перевернул под себя и навалился сверху:
– Я же сказал, что не хочу. Чего непонятного?! – прорычал яростно, с силой вдвинув колено меж его ног.
– Нет… ну пожалуйста! – выдохнул Рю, задыхаясь под ним. Идея потерпела неудачу, и теперь оставалось только терпеть – сил, чтоб сбросить с себя тяжелого долговца, не было никаких. Он вяло дернулся, но тут же получил по шее.
– Твою мать, ты вообще меня слушаешь?! – Коршун вновь ударил его, потеряв терпение. Не настолько сильно ударил, насколько мог бы, но настолько, насколько хотел.
И тут же, наплевав на заебавшее откровенно сопротивление, сделал все, что хотел. Взял наглого, потерявший всякий стыд салагу, натянул – и отодрал, как следует. Рю извивался, выл в ладонь, наглухо заткнувшую рот. От приятного возбуждения не осталось и следа, но кончил долговец и, правда, быстро. Видно, давно хотел это сделать.
А кончив, притянул к себе и поцеловал, пробормотав на ухо, что все равно доволен им. Рю, взволнованный, потрясенный до глубины души, не возражал ничего – даже когда Коршун привел его в порядок и поволок спать. Он поволокся за ним, но сон не шел.
А когда Коршун крепко уснул, сытый и удовлетворенный, Рю быстро собрал вещи, стащил старый Димкин автомат, захватил немного еды и отправился в самостоятельное путешествие.
***
После проклятого Коршуна все тело ныло и болело, а запах крови и спермы преследовал неотступно. Больше всего хотелось сейчас лечь и больше не двигаться, отдохнуть в покое и осознать дальше свою жизнь – но какой тут покой, если даже уютное, безопасное депо обернулось такой подставой?
Жизнь была наполнена болью.
Далеко Рю не ушел. Полз осторожно, обходя каждый подозрительный камень, и все равно наткнулся на засаду бандитов. Может быть, те и не заметили бы, но Рю сам себя выдал: – испугался и метнулся в сторону: аккурат в другую засаду! Мутанты, которых он никогда еще не видел, уставились на него непонимающе, забормотали потревожено. А потом сообразив, что еда сама пришла, всей гурьбой метнулись за ним. Рю заорал, потеряв всякую безопасность, рванул назад и вывел мутантов на бандитов.
– Снорки! – заорал один, отстреливаясь, – мужики, блядь, не тормозите!
Началась перестрелка, и Рю, попытавшегося улизнуть, сбил с ног здоровый снорк, уже примерился, чтоб разодрать глотку – и случайная бандитская пуля раскроила голову, прошла навылет. Рю лежал, не пытаясь вставать, закрыл глаза, вознадеявшись, что перестрелка сама собой рассосется, все умрут, а он один останется живой и невредимый. Конечно, не рассосалась: снорков было больше, и вот последний автомат затих невдалеке. Рю прислушался, но больше выстрелов не было слышно. Димкин автомат куда-то сгинул, потерялся в суматохе.
В воздухе звенела тишина. Крупный, шрамастый снорк посмотрел в его сторону. Безошибочно определив по запаху, что Рю живой, он подошел ближе – и стайка потянулась следом.
– Не ешь меня, – криво усмехнулся Рю, – я тощий и вонючий.
Снорк ничего не сказал, подошел ближе, занес когтистую лапу, намереваясь с аппетитом позавтракать. Рю закрыл глаза, не желая видеть эту человекоподобную скотину жуткого вида и отвернулся. Но снорк провел лапой вверх-вниз, потом замер – и обнюхал его с ног до головы.
Рю шумно сглотнул, осторожно посмотрел на снорка. А тот рявкнул что-то своей стайке и отошел в сторону.
И тут началось!
Его повокли, сильно стиснув поперек груди. Ребра заскрипели, готовые треснуть, вдохнуть никак не получалось, и Рю бессильно захрипел. Темнота вмиг поглотила солнце и весь белый свет, свежий воздух сменился затхлым: его швырнули вниз, в колодец, легко, как игрушку. И так же легко поймали там внизу, перехватили и потащили. Поблескивающий от влаги потолок, вымощенный когда-то красным кирпичом, уплывал назад. Широкие советские переходы сменились какой-то сырой норой, пропахшей плесенью, затем – вновь укреплениями из красного кирпича. Оказавшись далеко внизу, снорки угомонились, перешли на небыстрый шаг. Тот, что тащил Рю, ослабил хватку, позволяя глотнуть воздуха. Вот теперь можно было заорать, конечно – но толку не было. Рю продышался, стараясь не принюхиваться – запахи сшибали с ног. Глаза постепенно привыкали к темноте – редкие тусклые лампы освещали просторный зал. Рю пихнул снорка, попытался оттолкнуть его лапу – и неожиданно для себя оказался свободен. Он отбежал на пару шагов, огляделся: потолок уходил ввысь, толстые каменные балки смыкались в единое целое.
Снорки, которые приволокли его, стояли чуть поодаль. Следили внимательно в несколько десятков глаз за толстым стеклом.
– Чего лупитесь! – воскликнул Рю. В горле поселился горький, шершавый ком. Опять остался один, да еще где остался!
– На кой хрен я вам? – спросил он ближайшего снорка, не надеясь, впрочем, на ответ. Снорк зашипел, отскочил от него точно кот. Рю накинулся на другого, но и тот отпрыгнул, не приближаясь.
– Чего лупитесь?! – завопил Рю, шугнул их всех – снорки отпрыгивали, не позволяя прикасаться к себе. Усаживались рядком, как только их оставляли в покое, и с интересом следили.
– Идите нахуй, – пожелал Рю, и, махнув сноркам на прощанье рукой, двинулся в сторону прогала, темневшего в стене. В голове билась одна-единственная мысль: “бежать, пока звери не опомнились”. И пока сам не опомнился, пока страх не воткнул парализующий штык в позвоночник.
Он дошел до прогала, не задумываясь, что дальше, внутри, в непроглядной тьме, можно ли выбраться наверх без оружия. Рю нырнул внутрь, но почувствовал цепкую хватку – когтистая лапа стиснула локоть.
– Пшел нахуй, – внятно сказал Рю, стараясь не глядеть на окровавленные зубы чудовища. Не смотреть в безмозглые, поблескивающие стекла противогаза. Не думать о том, что эта дрянь когда-то могла думать, ходить в школу, любить маму и получать двойки в дневник.
– Стоять, – тихо приказал снорк, а Рю едва не сел там, где стоял.
– Что? – переспросил он пересохшими губами. Буро-зеленый противогаз пошел складками на лбу снорка.
– Стоять, – велел он уверенно, не разжимая хватки.
– Ты что, разумный? – переспросил Рю, не в силах поверить в происходящее, потому что это было гораздо хуже обезображенных свиней и собак. Это же люди…