- Дела-а! Повезло нам, - сказал он. - У тебя кумпол-то не с дырками? Тогда слушай. В прошлом годе с Кона Олешем в Гайны съездили. Дело, брат, было тоже в горах. Смекаешь? Лесозаготовителям везли его. Ну и вот, значит, так. Есть до смерти хочется, а какую такую баранину? Тогда я и говорю: "Олеш, давай-ка сварим горошницу". - "Так ведь горох-то того... убавится", - отвечает мне Олеш. Человек он, сам знаешь, маленько тронутый, голова у него вовсе без всякой выдумки. Ну, да ладно. Я, Степанко, возьми да и открой ему один секрет.
- Высыпал горох и в мешок добавил песку?
- Эка ты! Тоже - песку! Воды налил! Бухнул сколь надо, и дело с концом. Горох любит воду, набухает. Сколь ни лей, все сожрет. И никакого изъяну. Вот сейчас...
Едал Степанко когда-то горошницу, едал. И говорить нечего - вкусна штуковина. Известно ему и то, что горох уважает влагу, набухает. И если взять из мешка с котелок, то вряд ли кто заметит. Наверняка никто не заметит. Догадливый Митюбаран сообразил.
Слюнки потекли у Степана, перед глазами круги пошли. И видения разные начались. Всплыла из воздуха плутовая рожица брата: "Везет тебе, Степанко, беда как везет! Почему меня с собой не взял? Вот бы налопались горошницы!" - "Но ведь горох казенный..." - замялся Степанко. "Чепуха! Чепуха! Нынче все мы казенные!"
Это верно, все мы казенные нынче. И горох, и лошадь. И даже сам себе не свой... Так как же?
- Сегодня для хорошего почину сварим горох с моего воза. На всякое дело рука у меня легкая. А завтра... коли захочется... сварим с твоего воза. Горошница получится дай боже, - говорил Митюбаран.
- В прошлом году, говоришь, все гладко было?
- Шито-крыто.
- Так-то неплохо бы, - задумчиво сказал Степанко.
Опять Сашкина рожа выплыла, улыбнулась ободряюще: "Везет тебе, Степанко! И не трусь. Помнишь, как в прошлом году на бабкином огороде паслись? Брюкву слямзили, огурцов перепробовали. Думаешь, догадалась бабка Анисья? Черта с два! Ничего она не заметила. Сойдет и сейчас. Подумаешь, с полкотелка гороху взяли. Капля в море. Даже меньше капли".
Но вот в тумане какая-то новая фигура неожиданно замаячила. Все ближе, ближе к Степанку подходит. Мужичок вроде. Кто такой? Худой он, бледный, впалые щеки обросли щетиной. Господи, да это же Кадуля Терень! "Сгинь, сгинь, нечистый дух! Тьфу!" - прошептал Степанко.
Вот лешачье наваждение! Откуда взялся? Кадулю Тереня, квелого мужичка, придавленного всякими болезнями, нынче судили в Лобане. Украл семенной пшеницы на севе, и увели его милиционеры куда-то, говорят, дали немалый срок. И вот, пожалуйста, из тумана маячит. Можно подумать, убежал из тюрьмы.
На лбу испарина выступила, ноги подкосились. Чтобы избавиться от наваждения, Степанко быстро провел ладонью по лицу, глаза продрал. Нет никого в тумане - ни брата, ни Тереня. Один Митюбаран возится у телеги, какую-то песенку мурлычет.
- Сейчас мы соорудим. Хо!
- Не надо, Митя! Не надо горошницы.
- Ты сыт?
- Сыт я, Митя. Не хочу есть.
ССОРА
Не соврал Степанко, правду сказал. Есть и в самом деле расхотелось. С перепугу, наверное. Спасибо Кадуле Тереню, образумил, не дал сгинуть. И легко стало, будто стопудовую глыбу с плеч сбросил. "Казенный горох - это не брюква из чужого огорода. Понимать надо, дурак!" - пристыдил себя паренек.
Нехорошими словами обругал он себя за минутную слабость, червяком обозвал, скотиной. И когда окончательно избавился от наваждения, твердо решил: что бы там ни случилось, а казенный горох трогать не будет.
Ни в коем случае. Ну его!
- Струсил? Вроде не из того десятка? - усмехнулся Митюбаран.
- Не струсил я, Митя. Просто есть не хочу. И еще... сцапают...
- Черт нас поймает! Не впервой.
Степанко еле стоял на ногах. А Митюбаран уже курочил воз, поднимал мешок. Он поставил его на попа, точно подушку. Он был сильный, этот человек. И ловкий. Не прошло и секунды, как мешок был развязан и перед Степанкиными глазами матово блеснули в темноте крупные белые горошины. Митюбаран зачерпнул из мешка полный котелок. И он, конечно, сварил бы. И вылил бы в мешок сколько надо воды. Но Степанко вдруг дернул его за рукав, показал в сторону леса.
- Идет кто-то. Сплавщик, поди, - сказал тихо.
- Где? Кто?
- Вон, за кустами.
Митюбаран быстро высыпал горох обратно, завязал мешок, свалил его и проворно накрыл брезентом. Спрыгнув с телеги, прислушался. Вокруг тихо. Только лошади звучно мурскают сочную травку да где-то не совсем в урочный час тревожно прокрякала утка.
- Где ты увидел сплавщика? Померещилось?
- Мне, Митя, отец вспомнился. Он ведь на войне, солдат. Что, если нальют отцу горошницу, а она, горошница-то, из гнили? Что он обо мне подумает?
- Кто подумает?
- Да отец, кто же еще!
- Болван ты.
Митюбарана точно подменили. Он в течение минуты буравил Степанка острыми злыми глазами. При этом как-то странно, быстро-быстро перебирал ногами, вертел головой. Ни дать ни взять баран.
Степанко струсил. "Сейчас забодает!"
- Вот что, дружок, - растягивая каждое слово, внушительно начал Митюбаран. - Человек ты еще сопливый, только вылупился, и умишка в твоей дырявой башке нет ни грамма. Ты думаешь, со мной можно шутить?
- Какие шутки? - оборвал его Степанко. - Мне еще Кадуля Терень вспомнился. Хорош я буду солдатский сын, если за воровство, как этого Тереня, в тюрьму посадят.
- Дурак он был, этот Терень. Ты думаешь...
- Ничего я не думаю.
- Расскажешь? Значит, донесешь?
- Зачем доносить? Мы просто не возьмем горох, вот и все.
Митюбаран был страшный. Степану показалось, что тот обязательно полезет драться. И он приготовился к отпору. "Ударю в живот - и свалится". Но Митюбаран драться не стал, ворча себе что-то под нос, пошел прочь. Он как-то сразу сник и бормотал глухо: