Так неожиданно и стремительно началась эта поездка…
И вот, после всей этой спешки, девять долгих, однообразных дней Алексей дома. Отец — Кузьма Петрович — лежит совсем непохожий на умирающего, лицо будто с курортным загаром, глаза живые, полные беспокойного света. Алексей знал, отец ни разу не был в санатории у моря, это в своем цеху он так прокалился.
Мать, Алексей и все, кто приходит навещать, ступают осторожно, на цыпочках, говорят шепотом. Только сам отец кричит из комнаты, где его кровать, громким твердым голосом:
— Чего вы там шушукаетесь? Живой я. Говорите, как при живом говорят!
Алексею и горе и радость. Хорошо, конечно, что отец не умирает, но и отпуск кончился — всего десять дней дали, как положено в таких случаях.
Отец в порядках и делах военных тоже разбирается, всю войну отшагал в артиллерии, да еще после победы года три прихватил. Как он сам говорит, «закреплял позиции».
Странное чувство охватило Алексея дома — с одной стороны, приятно, все вокруг родное, близкое с детства, с другой — неотвратимое горе, которое уже проникло в эту уютную, теплую квартиру и вот-вот ударит.
Мать и отец жили в пятиэтажном доме. Двухкомнатная квартира была оборудована умелыми руками отца, все делал сам — оклеивал обоями, циклевал полы, книжные полки навешивал, белой плиткой туалет и ванную облицевал. А одухотворила жилье мама, она наполнила квартиру домовитым теплом, запахом пирогов, всяких приправ к ним — корицы, ванили и еще чего-то, ведомого только ей. В этой квартире поселились знакомые Алексею с малых лет вещи — комод, старомодный зеркальный шифоньер, большой дубовый стол, который сначала хотели выбросить — полкомнаты занимал, но мать не позволила: пусть стоит, дедам служил и нам еще послужит. Вся эта мебель стояла в бревенчатом пятистеннике, где Лобачевы и их предки жили прежде. Домик снесли, построили на том месте новый, этажный, но квартиру взамен Лобачевым дали не в этом новом, а в другом, готовом к дням сноса. Так что на старом месте не осталось и следа от лобачевского жилья, только некоторое время стояли между высокими домами ободранные бульдозерами яблони да вишни, но и они вскоре зачахли. Теперь прошлое Алексею почему-то больше всего напоминали старинные, почерневшие от времени резные часы с медным маятником. Они висели на стене и безотказно мерили время вот уже много-много десятилетий. Они служили еще деду и бабке, которых Алексей совсем не помнил: умерли, когда ему было три года. Вот в этих часах тикала мягко и плавно еще та далекая жизнь, которая была при дедах, в деревянном домике, как отец говорил, «при проклятом капитализме». На десятый день вечером отец подозвал Алексея, сказал:
— Садись. Посиди возле меня. Попрощаемся. И поезжай. Тебе в часть пора.
— Так как же… — попытался возразить Алексей.
— А вот так. Попрощаешься со мной с живым. Ну, какой толк прощаться, когда я ничего слышать уже не буду? Ну труп и труп. Для вас это невидаль, а я этих трупов на фронте нагляделся — счету нет! Сперва тоже шарахался, замирал. А потом привык. И вообще, странно у нас, у живых людей, получается. Вот пока человек говорит, дышит — к нему одно отношение, а замолк, глаза закрыл, остыл — уже другое! Какой-то страх перед ним. Живой когда, он тебе всякие гадости может наделать — не страшен. А помер, никому никаких бед причинить не может — страх от него идет. Почему так?
— Кто же знает? — замялся Алексей. — Ты больно тему грустную затронул. Давай о чем-нибудь другом.
Отец засмеялся хорошим, бодрым смехом, будто он и не был больной, а тем более умирающий:
— Тема эта, Алеша, для меня самая что ни на есть актуальная. Как говорится, вопрос номер один на повестке дня. И никуда от него не спрячешься! Уходить мне от вас не хочется. Тепло у вас здесь, на земле, солнечно, красиво. Кому охота в сырость и мрак ложиться?
— Пап, ну чего ты взялся жилы тянуть? — вдруг рассердился Алексей. — Ты же не баба.
— Верно, сынок. Но я не для жалости это тебе говорю. А к тому, что ехать тебе надо. И попрощаться с таким, какой я сейчас, даже сподручней. Я в своем уме. Я тебя, ты меня — услышим. Простимся, и поезжай. Дела тебя ждут. Дела ого какие! Мир охраняешь. Шутка ли!
Алексей не знал, как себя вести. Что делать? Что говорить? И вообще, старик придумал такое, о чем Алексей даже не слыхал раньше! Попрощаться с живым и уехать, оставить его на самом пороге жизни и смерти? Все происходящее выглядело как-то неестественно: отец совсем не похож на умирающего. Врач сказал: «Он на своем характере держится».