Сколько бы я позднее не думал о природе поэтического дара, его суть навсегда останется для меня загадкой. Иногда кажется, что тебе кто-то диктует, и у православного человека появляется очень тревожное предположение относительно того, кто бы это мог быть. Нам слишком хорошо известен источник некоторых «космических диктантов». И со стихами так тоже может быть. Однако, не думаю, что поэтическое творчество всегда имеет в основе некое вмешательство со стороны «другого». Видимо, оно имеет источник внутри самого человека. Во мне этот источник начал хлестать упругими струями, когда пришла первая любовь. А потом этот источник пересох. Как и не бывало. И произошло это именно тогда, когда первая любовь ушла — где-то около 18 лет.
Нет, я не разучился писать складно и в рифму, но я вдруг почувствовал, что стихи уже не рождаются, я их выдумываю, порою просто вымучиваю. Это был уже всего лишь результат применения технических навыков. Я вас уверяю: «научить писать стихи» можно и обезьяну, если она будет стараться. Постепенно нарабатываются технические навыки, и из-под пера начинают выходить ритмичные, гладко рифмованные строки. Но это не поэзия. Поэзия требует некоего непостижимого дыхания духа, и это дыхание или есть, или его нет.
У меня его вдруг не стало. Я всё понял и стихов после 18-и лет больше не писал. Последняя вспышка чего-то очень похожего на поэтическое творчество случилась у меня в 21 год. Я работал на практике в глухом поселке Северный и привез оттуда два стихотворения. Кажется, это и правда стихи. Но больше я уже писать не пытался.
Костёр на льду
(1979–1984)
I
Камень и волны
Волны ласкают
Широкий лоб
Серого камня
Только родившись
Ласкают лоб
Древнего старца
Пенная нежность
Спешит изойти
В ласке минутной
Старый молчальник
Стоит, как стоял,
К ласкам привыкнув
04.09.79.
Поезд
Стук неясный до мерных ударов возрос,
И земля от предчувствий дрожит
В тёмной просеке леса на крыльях колёс
Он предвидится, ветром обвит
Возникает меж сосен его голова,
Жёлтых глаз туповатый обвод.
И как будто от боли очнувшись едва,
Он пронзительно тяжко ревёт.
Оборвавшейся лентой уносится вдаль,
Потонув в затихание полос,
Унося за собой ветровую печаль,
Как призыв, как укор, как вопрос.
Эвридика
Ты назад, мой певец, не гляди, не гляди.
Вместо песни сорвёшься ты в крике.
Пусть смотрящий вперёд счастье ждёт впереди
И поёт о своей Эвридике.
Не глядеть! Не глядеть! Уж открылся в скале
Светлый выход из мрака ночного.
Между ив у реки на цветущей земле
С Эвридикой ты встретишься снова.
Выход близок, но взгляд обернулся назад.
Нетерпение силы лишило.
Пала бездна, завыла и вздыбился ад,
Тень неясную ночь поглотила.
Снова день. На земле одинокий певец,
Взгляды бродят безумно и дико,
Голос глух, пальцы мертвы и виден конец
Страстной песне: «Вернись, Эвридика!»
Гнётся ива, как стан в тот момент роковой,
Над рекою ни песни, ни крика.
Только ветер печально выводит порой
На забытой струне: «Эвридика».
Драматический отрывок
— Не гляди! Счастья нет для смотрящих назад.
— Но ведь может ответ дать единственный взгляд.
Только взгляд — не укор, и не крик, и не стон.
— Захлебнётся костёр, что на льду разведён!
Нож
Нож живой — он и меч, и топор, и кинжал.
Не одно — сотни острых, отточенных жал.
Я закрою глаза — он всегда предо мной –
Колет в грудь, бьёт в лицо и грозит за спиной.
Вездесущ, неотступен, суров, многолик.
Из груди моей вырвет когда-нибудь крик.
Ни удары, ни руки ему не нужны.
Он войдёт мне под кожу как будто в ножны.
Музыка
Музыка с болью о ком-то рыдает,
Звуки дрожат и волной затухают.
Вдруг из падений взмывая дугою,
Мчатся и плещутся в русло другое.
Пропастей ужас! Рискованность взлёта!
Сердце трепещет, узнало кого-то.
Слёзы покорных немых изваяний
Стынут с укором застывших рыданий.
Сердце себя узнавать начинает.
Боль изваяний рыдает, рыдает.