Как-то знакомо взявшись за самое трудное, тяжёлое место, поправляя пыхтящих с боков старичка и старушку("вы только "рулите", а я остальное я сам"), практически в одиночку выкатил рояль на середину сцены.
— Ой! Ну красота! Ну красота! — радостно "закудахтала" Капитолина Исааковна "нарезая" круги вокруг величественно "воцарившегося" Steinway & Sons, белоснежным платком смахивая пылинки и протирая пятнышки "посмевшие, дерзнувшие" возникнуть на поверхности Космической Чистоты.
— Сколько я Вам должна? — засунув платок в карман и вытянув оттуда же потрёпанный кошелёчек обратилась к с улыбкой наблюдающей за ней человеку.
— Нисколько. Во Славу Божью! — рассмеялся в ответ "проситель милостыни".
— Да как же так то?! — обиженно вытянула губы трубочкой старушка, — нет, нет, нет! Каждый труд должен быть оплачен! — зарылась внутри "нищенской сумы"
— Капитона! — решительно возгласил "бомж" шагнув к невольно попятившейся женщине, — ты меня так и не узнаёшь?
Тихо рассмеявшись в напряжённо разглядывающее его, начинающее что-то понимать, лицо, снял и убрал в карман очки, а затем закрыв руками лицо ниже носа, снова спросил:
— А так?!
— Ох!!! Нет!!! — вздрогнула как от удара под дых Капитолина Исааковна, и заметалась, как будто пытаясь поймать бегающего вокруг неё ребёнка.
— Юра! Юрочка! — запричитала и наконец-то осознав происходящее, бросилась на грудь обнимающего её мужчины как истосковавшаяся по хозяину собака, — мы же тебя похоронили! Гроб же пришёл, тогда, из Чечни! Ведь я же, каждый год, цветы, на твою могилку!
— Ну-ну! Всё, всё! Тихо ты, успокойся, жив я, Капитона, жив! Потом, если даст Бог, всё тебе расскажу, а сейчас у меня времени совсем мало, — погладив всхлипывающую старую женщину по голове, как ребёнка, — нерешительно спросил, — а можно мне, пока никого нет? — кивнул на безмолвно чернеющий инструмент.
— О, да! Конечно! Он ещё спрашивает! — мгновенно "вспыхнула" от восторга Ценительница Прекрасного, — ведь даже Яков Натанович всегда говорил, что ты, что этот рояль, никого кроме тебя так, кстати он скоро…
— Да-да, я знаю, знаю, — успокаивающим жестом остановил её "гениальный исполнитель", — я с ним, только что, недавно, разговаривал…, он меня и надоумил сюда…, надо же, — пожал плечами подойдя к инструменту и РАСКРЫВАЯ его, — человеку девяносто два года, а он до сих пор концертирует.
— Так ведь только для СВОИХ ведь Юрочка, — тихо возразила, как-то отрешённо наблюдающая за ним старушка.
— Пойду я. Дверь внизу закрою, — доложился нерешительно топчущийся у выхода из зала ночной сторож, — а то ещё, неровён час, ещё кого-нибудь, НЕЖДАННО-НЕГАДАННО принесёт.
И ушёл неслышно прикрыв за собой распахнутые настежь створки главного входа.
— О-о, ну нет! — протестующе замахала ручками на притащившего из-за кулис стул и пристраивающегося к роялю "незадачливого музыканта" Капитолина Исааковна, — только не в таком виде! Да это же КОЩУНСТВО!
— А как ещё? — Юрий почти испуганно оглядел свои замызганные брюки и застиранный в катышках свитерок.
— Пойдём, — решительно поднимая со стула и беря его под руку, повела "нянька" своего "сопливого юнца" куда-то за кулисы.
Они вернулись быстро, минут через десять, неверяще разглядывающий СВОЙ, уже надетый на себя, концертный костюм, Воскресший Музыкант и вся, какая-то помолодевшая, раскрасневшаяся от радости Его Почитательница.
— Неужели это мой? Ну да, точно мой, — задумчиво ещё раз осмотрел себя Лучший Пианист своего времени, — а как ты? Капитона? Ты, все эти годы хранила его?
— А я как будто знала, Юрочка! Вот как будто знала!
— Ну ладно, время не ждёт, — твердо подтолкнул сам себя к инструменту весь преобразившийся мужчина.
Присев почти на самый краешек стула, потёр друг о друга кисти рук то ли тщательно умывая их, то ли чем-то намазывая.
— Не знаю, получится ли, — посмотрел на тонкие, длинные покрытые бесчисленными шрамами пальцы, — ну да, уж как Бог даст, ибо на всё Воля Его…
Пальцы прикоснулись к клавишам так, как прикасается к своей любимой жене истосковавшийся в долгой разлуке муж, как он прикасается к её увядающему от скорби лицу, к её горестным складкам морщинок, к поседевшим так рано волосам, к мимоходом утираемым слезинкам. Рояль не играл — он плакал и стонал, как израненное, умирающее от боли животное. Сидящая у запертых дверей, на своём концертном стуле, вытирающая непрестанно текущие слёзы Капитолина Исааковна, тихонько, шёпотом, всхлипывала:
— Какой талант! Боже мой, какой талант!
— Ну вот и всё…
Просидевший после ИСПОЛНЕНИЯ в задумчивости минуту или две, собиравшийся было встать Юрий, был остановлен умоляющим возгласом преданной старушки: