Утро застанет — приказ, считай, не выполнили, а выполнить его — честь, долг... перед мировой революцией. Комья смерзшейся земли стучали о Васькин гроб, и замер в воздухе от этого стука гул. Унылые расходились люди с кладбища. Вечерело. Кровью исходило солнце.
Проходя мимо родного дома, Тася спохватилась, что давно не заглядывала сюда, не разговаривала с родителями. Похороны навеяли на нее тоску, и вдруг неодолимо захотелось ей поговорить с родителями, выслушать мамины жалобы и злые парадоксы отца: как бы там ни было, свои они, родные. Тася взбежала на крыльцо, потянулась нажать кнопку звонка, но в этот самый момент подъехал Станислав.
— Здравствуй, Тасенька!
— Добрый вечер, Стась...
— Как Борис? — не слезая с лошади, спросил.
— Борис? Ему плохо... Как бы снова не пришлось на кладбище провожать...
Станислав улыбнулся.
— Это у тебя настроение такое, Тася... Борис... Он не такой, он стойкий...
— Да уж, стоик! — отмахнулась.— Ты куда?
— В комитет. Думал, ты там будешь, а ты к своим...
Она подошла к нему.
— Не пойду... передумала. Ну-ка, подвези! — засмеялась озорно.— С тобой поеду.
— Не застесняешься?
— Нет. Ну!
Потом они стояли в опустевшем комитетском коридоре у окна. Товарищ Тарас впервые за многие сутки выбрался домой, комитетчики разошлись, и опустевшее помещение на каждый шаг отзывалось гулким эхом. Тася выводила узор на запотевшем стекле, слушая Станислава.
— Нет, Тасенька, так умирать я не хочу,— говорил он.— Что это за смерть? Брр... Противно становится от одной только мысли. Другое дело, скажем, на фронте умереть. Разрыв шрапнели — и твое тело в ошметки... Моментально и без рассуждений. Так лучше...
— Перестань говорить об этом.
— Ага! — усмехнулся.— Теперь ты уклоняешься от разговора. Ну, ладно, ладно. Поговорим об ином, о жизни...
В этот самый миг где-то вдали возник густой и тревожный рокот, зазвенели стекла, и эхо этого звона прокатилось по коридору. Тася инстинктивно прижалась к Станиславу, и оба они начали прислушиваться к вечерней тишине.
Вдруг в дежурной комнате резко и тревожно зазвонил телефон.
Рокот усиливался.
По крушноярским улицам забегали люди, на окраине пронзительно завыла сирена щетинной фабрики, длинные шифры телефонограмм таили в себе тревогу. Вскоре по улице проскакал на коне товарищ Тарас, неуютные кабинеты уездного комитета наполнились народом. Люди плотно набились в коридор, и товарищ Тарас вырос в толпе, возвышаясь над всеми.
— Товарищи!— строго и громко сказал он, и в коридоре установилась выжидательная тишина.— Незачем устраивать сходы и заседания. Только что полученные сведения обязывают нас действовать без промедления. Расходитесь по своим коллективам и поднимайте всех, кто может держать винтовку. Именем советской власти объявляю всеобщую мобилизацию...
В казармах открыли отправной пункт. Тут выдавали оружие, формировали отряды, назначали командиров. Среди собравшихся было много молодежи, и Юрка Сергейчик, на голове которого едва держалась лопоухая шапка, был занят делами по горло: ему доверили идти на фронт во главе комсомольских отрядов.
— Совсем недавно первых проводили,— говорил пожилой слесарь, раскуривая цигарку.— Сына вместе с ними, а теперь вот и сам иду...— И он улыбнулся сам себе.
— Ничего, дядька,— как бы утешая его, сказал смуглый подросток в ватнике.— На фронте о сыном встретишься, веселей будет.
В глазах слесаря не гасла насмешливая искра.
— Мне что... у меня на плечах не одна винтовка побывала... империалистическую всю прошел... Ну а, скажем, ты. Парень еще молодой. Лет, видно, двадцать...
— Восемнадцать исполнилось.
— Ну вот, видишь... Куда тебе на фронт? Тебе книги в руки да науку грызть бы...
— Так ведь сперва, дяденька, отвоевать право на эту самую науку надо. Отвоевать, дяденька...
Получив винтовки, они вместе — пожилой и молодой — вышли на улицу.
Вокруг казарм полыхало зарево костров, возле которых грелись люди. У одного костра молодые голоса взрезали мороз и тьму:
Смело мы в бой пойдем
за власть Советов
и как один умрем
в борьбе за это...
А позже, когда винтовки были розданы, когда сорганизовались отряды, этот разношерстный народ начал выбирать командиров. Ярко вспыхивали костры, швыряя отблески пламени на тучи, что низко плыли над казармами, предвещая метель. В трепетном отблеске огней, в дыме, в снежной замети, в настороженном мраке — монументом, словно отлитый из бронзы, показался на коне Тарас.
— Товарищи! Разрешите назвать вас почетным и славным именем — красноармейцы!