Долго шли. В темноте не различал Станислав старика Артема, каким-то шестым чувством ощущал, что тот рядом, здесь, что свой он, не подведет, на правильную дорогу выведет.
И припомнилось Станиславу...
Семья едет из Москвы на юг. В Москве — голод. Холодные колонны Большого театра. Даже знаменитости — в очереди за пайком. Отец считает себя протестантом. Тогда Станислав не отдавал себе отчета в том, что вкладывает отец в это смутное — протестант. На одном из концертов отец велит дирижеру играть «Боже, царя храни». Оцепенелая публика настороженно следит за танцорами: отец в средневековом славянском одеянии с трехцветным флагом империи в руках,— это какая-то патриотическая импровизация. Но вот настороженности как не бывало. Холодные колонны театра впервые принимали под свою сень нового зрителя: свист, гул, крики, шапки, рукавицы, кепки с ожесточенной силой полетели в танцора. «Протестант» вынужден был почти бегством покинуть Москву, кстати, содействовал ему в этом один небезызвестный литератор... И вот семья едет на юг. Отец восседает на полке и рассуждает. Отец говорит о том, какая блестящая карьера ждет его сына там... Где это «там» — Станислав не знает. Стоя у вагонного окна, Станислав молчит. За окном проплывают просторы огромной страны, его отечества, отечества сказок и преданий, которыми полно его детство. Станислав молчит, ведь он бурно спорил с отцом накануне отъезда, а тот в волнении поднял на сына руку. Этого было достаточно, чтоб возненавидеть отца.
И припомнилось Станиславу:
Тоскливая ночь, оплывшая свеча, поезд стоит на маленькой станции. Станиславу не спится. Он подходит к окну. «Крушноярск» — вокзальная вывеска. Станислав накидывает шинель и выходит на перрон. Густо настоенным ароматом встретила его августовская ночь. Он идет вдоль поезда. Легкий ветерок перебирает волосы. Поезд отправится дальше нескоро — узнает он.
Спать не хочется. Станислав идет куда глаза глядят, наобум. За вокзалом — штабеля дров. Занимался пожаром восток, и показалось Станиславу, что впервые в жизни видит он такую зарю. Бездумно бредет он мимо штабелей дров. Внезапно останавливается. Слышит:
Э-эй, ух-нем, э-эй, ух-нем!
Ещ-ще ра-аз и ещ-ще два-а-а!
Высокий тенор ведет эту песню, и песня, кажется, летит на восток, навстречу солнцу, навстречу дню.
И видит Станислав: молодежь грузит дрова. Платформа за платформой, штабель за штабелем, песня за песней. Станислав приближается к ним.
— Прогуливаешься? — дерзко бросает ему черноволосый парень, с каким-то подозрением взглянув на шинель Станислава.
Черноволосый этот парень — без рубашки, босой, густой и ровный загар лежит на его теле.
— Полюбоваться явился? — снова звучит пренебрежительный вопрос.— Невидаль, поди, для тебя.
— Не большое диво,— вдруг отвечает Станислав, сбрасывает шинель на землю, подходит к черноволосому.— Вот бревно, в одиночку тебе не поднять его.
Огромное дубовое бревно поднимают они на плечи. Вблизи платформы Станислав чувствует, что покрывается потом. Слепит солнце. Становится жарко.
В работе он встречает утро. Принесли хлеб, красные сочные помидоры. Со всеми парнями Станислав перезнакомился, а вкусные, словно переполненные солнечной кровью помидоры, казалось, пьянили его. Так — в работе, в шутках проходило это необыкновенное утро.
— Ну, прощай,— сказал Станислав черноволосому,— Поеду.
Тот тепло улыбнулся, сказал:
— Подожди. Мы всей компанией проводим.
Веселой шумной гурьбой высыпали они на деревянный перрон, поискали нужный поезд и поезда этого не нашли; дежурный по станции с досадой плюнул им в ответ. Махнул рукой, большим ключом запер вокзальные двери и отправился восвояси.
— Вот тебе раз! — засмеялся черноволосый. — Да ты, парень, не отчаивайся, переночуешь, завтрашним поедешь.
Имя черноволосого было — Борис.
Да, планы — планами, а вот поезда на Харьков на следующий день не было, зато через Крушноярск проходили красноармейские эшелоны, на юге был фронт, была.~ «единая, неделимая»...
— Направо,— тихо говорит Артем.— Сейчас лес кончится, будет поле. Еще версты три — и Рудня.
Когда выбирались из леса, начинало светать. По одному перебежками пробрались к столпившимся посреди поля сосенкам. Юткевич дал команду: привал. Пока все курили, он вышел на край сосновой рощицы. Перед ним раскинулось укрытое снегом поле, впереди и дальше — деревенские хаты, дорога к лесу, мост. Первые дымы потянулись из труб, в вечное свое странствие. Слышались голоса петухов, собачий лай. В рассветной тишине странно было думать, что здесь, в Рудне, враг, что тут, через это поле, по этой земле, пролег фронт. Напрягая слух, Станислав ловил каждый звук, каждый шорох, ожидая сигнала. Что-то прошелестело вблизи. Он встрепенулся, глянул на землю и увидел мягкие заячьи следы на снегу. Неслышно приблизился Артем (большие усы и ворот кожуха покрылись инеем), встал рядом, сказал: