Улица осиротела.
Только ветер оставался на ней. Только снежная пыль взвивалась вихрями над землей, только пурга справляла безумное свое игрище.
И тогда, когда погас свет в витрине аптеки, Станислав почувствовал, что холод и в самом деле силен и, пожалуй, нельзя долго стоять на одном месте — окоченеешь. Вскинул винтовку на плечо и начал расхаживать вдоль склада. Шаги все ускорялись, но крепчал и мороз. Тогда Станислав принялся пританцовывать, как аптекарь, неуклюже и смешно.
«Вот бы со стороны глянуть,— подумал он и громко рассмеялся.— Забавный видик!» Он догадался, что ловко изобразил сейчас продрогшего аптекаря, и ему стало весело. «Не так уж и страшен мороз»,— мелькнула мысль. Он представил, как аптекарь, сгибаясь, придерживая на ходу полу легкого пальто, испуганно касается рукой своего озябшего носа, как растирает он ладонями уши. Станислав хохотал, и лицо его и все тело охватывало жаром.
Но вскоре и он выбился из сил. И тогда стал придумывать более сдержанные движения. Он просто танцевал вальс: раз-два-три, раз-два-три, три обычных «па» по мерзлой земле, по снежной пыли, под завывание пурги.
Он резал своим телом ветер, и ветер, казалось, лютовал еще больше: злоба была у него на неукротимого парня. И ветер уступил, ветер, казалось, поддался Станиславову танцу. И в промежуток тишины Станислав услышал шаги. Он спохватился, тотчас снял с плеча винтовку, напряг зрение.
— Кто идет?
— Свои,— сквозь снежную пыль.
— Кто идет? Отвечай.
— Свои,— слабым голосом.
— Стой! Стрелять буду! — и Станислав взял винтовку наперевес.
В полумраке раздался смех.
— Признавайся, сукин сын, испугался, а?
— Наоборот, танцевал.
Кравченко приблизился к нему.
— Что? Танцевал?
— Ну, танцевал. Вальс «Майские грезы». Полюбуйся вот...— и Станислав, балансируя винтовкой, плавно и легко поплыл по засыпанной снегом панели.
— Здорово! — хохотал Кравченко.— Ну и мастак ты, Стась!
— Дело тут не в мастаке, а в морозе! — Остановился перед Кравченко.— Ну, а ты чего, Борис, прибрел сюда? Шел бы спать.
Кравченко, стоя спиной к ветру, зажигал спичку. Когда зажглась — зыбким огоньком, — посмотрел на циферблат: час ночи.
— Ты спать иди. Я за тебя постою.
— Но-но, иди!..— ответил Станислав и тут вспомнил, что две ночи трясся он на шатких крестьянских розвальнях, что заблудились они в дороге и только на рассвете добрались до города.— Ну-ну...— мягко и уступчиво.
Кравченко взял из его рук винтовку, поправил ремень, сказал:
— Там в столе хлеб, иди... Я тоже «Майские грезы» могу,— последнее с доброжелательной иронией.
Свежий, с толстой, запекшейся до глянца коркой был тот хлеб. С фунт примерно. Станислав понял, что Борис не ужинал. Половину оставил ему. Лег, укрывшись шинелью. Стало тепло, и Станислав сладко прижмурился от удовольствия.
Думалось, вспоминалось...
...Круглое пятно света плавает по столу. Кто-то из взрослых, вставая, задел электрическую лампу, и получается: направо, налево. Отводя глаза от книжки, видишь костяной крючок в руках матери, а руки такие же, как и крючок, белые и, кажется,— твердые, костяные.
— Детям пора спать,— строго звучит в комнате.— Дети должны слушаться родителей.— Пауза на несколько минут.— Нельзя злоупотреблять чтением.— Молчание снова.
В соседней комнате едва слышен рояль. Это жена брата, играя, думает все о том же — как одиноко и серо проходят дни молодости. Порой клавиши под ее руками оживают, слышатся знакомые мелодии — ах, ведь это ж то, что поют солдаты, шагая по улице. Да, жена брата думает о муже: он на войне.
— Детям пора спать,— начинается снова.— Дети должны слушаться старших.— Выдерживается пауза.— Нельзя злоупотреблять чтением, Стась...
Перед Робинзоном появляется Пятница... Возникновение таинственной этой личности разжигает любопытство. Хочется читать, читать и не отрываться. Перед Робинзоном предстает странный Пятница...
— Ксана! — Это к жене брата.— Ксана! Какой сегодня день?
— Пятница, мамочка,— неожиданно для самого себя вставляет Стась.
Входит Оксана, поправляя шпильки в волосах.
— Сегодня понедельник.
— Нет, Ксана, я не могу больше. Стась совершенно не слушается меня. Завтра он опять будет сонный на занятиях. Паша и так на меня сердится...
Оксана подходит к Станиславу, из-под носа вырывает книгу, потом ласковой рукой проводит по голове.
— Иди, Стась, спать,— категорически, спокойно.
Стась поднимается из-за стола, целует мамин лоб, та крестит его тонкими пальцами. Лежа в кровати, он слышит, как домой приходит отец, шумно раздевается, кричит через все комнаты маме: