Стягивая просаленную спецовку, Шалима сверкнул белыми зубами и спросил у соседа:
— Где твой «кореш»?
Тот отвечал, лениво потягиваясь:
— Гулять пошел.
— А ты?
— Я?
— Да, ты.
— Уморился. Да и не хочется.
Шалима переоделся и пошел в коридор мыться. Там долго фыркал под умывальником, разбрызгивая воду. Капли сверкали на плотном загорелом теле. Мокрый, с большим мохнатым полотенцем, он вернулся в комнату, и в ту самую минуту на пороге показался «кореш».
— Уже с гулянки? — растирая себя полотенцем, спросил Шалима.
«Кореш» чуть покачнулся в сторону, подошел ближе и уставился главами в грудь Шалимы. По груди стекал тонкий ручеек воды, но вот полотенце пересекло ему путь и сторло ручеек. «Кореш» поднял глаза на лицо Шалимы.
— Да ты под градусом,— сверкнули в улыбке зубы Шалимы.— Давненько за тобой этого не замечалось.
«Кореш» снова пошатнулся, потом вдруг взмахнул рукой и ударил татарина. Шалима удивленно посмотрел на него и сделал шаг назад.
— Одурел ты,— только и смог выговорить.
Тогда «кореш» накинулся на него и с диким криком — «татарская морда!» — ударил Шалиму изо всех сил. Шалима покачнулся, но удержался на ногах. Тело напружинилось, туго сжались кулаки, он приготовился отбить новый удар. «Кореш» словно бы прикидывал: бить парня или не бить. Третий присутствующий, мозырянин, сорвался с места и застыл около койки, нервно сжимая пальцы. Он хотел что-то сказать, этот тихий, замкнутый человек, да взгляд «кореша», грозно метнувшийся на него, сковал порыв.
В окне мелькнуло лицо, борода прилипла к стеклу и с придыханием и хихиканьем — из-за рамы:
— Русский человек, а татарву не осилит!
Ноздри у «кореша» жадно втягивали воздух, он готовился еще раз наброситься на татарина. Шалиму обдало жаром. Он сжал зубы, чтобы сдержаться, чтобы не показывать «корешу» свой гнев. Он рванулся вперед. Одним ударом отшвырнул врага в сторону и побежал к двери. Он бежал напрямик, мимо бараков, и слышал, как вслед ему неслись крики и брань, смех и улюлюканье. И вдруг в памяти возникла фигура Кравченко на трибуне, послышался голос его — молодой, мужественный, подкрепленный энергичным жестом. И возникшая тогда, на комсомольском собрании, симпатия к Кравченко направила бег Шалимы к нему.
С трудом переводя дыхание, путая русские и татарские слова, он рассказал Кравченко о том, как его провоцировали на драку. Кравченко стукнул кулаком по столу, наспех оделся, и они направились к Долматову. Сокращая путь, шли через пустырь, шоссе оставалось в стороне. Кравченко молчал. Мешало говорить возмущение. Он делал большие шаги, упрямые, как тогда казалось Шалиме. И в этой поступи Шалима почувствовал непоколебимую уверенность.
В то же время «кореш», пригрозив мозырянину, велел ему молчать. Мозырянин, мелко дрожа от волнения, кутался в одеяло и согласно кивал головой. Мозырянину виделось прошлое...
И в это же самое время, под покровом ночи, в степи, пропахшей горелым ковылем, сидел человек. Он сидел неподвижно, смотрел на желтые огни комбината, чутко прислушивался к отдаленному гулу индустриальной ночи. Одна докучливая мысль сверлом буравила мозг: «В воздух! В воздух! Все вокруг разрушить дотла!» Потом вдруг в каком-то отупении человек растянулся на земле, заскреб пальцами, словно пытаясь разорвать плоть ее. Потом что-то более властное и непреодолимое заставило его подняться на ноги, и человек, гонимый этим «чем-то», двинулся в сторону комбината.
— Сволочь! — выдавил из себя Кравченко, расстегивая ворот.— Ведь это чья-то школа, правда? — Он нервно засмеялся.
— Школа? — отозвался в темноте Шалима.
И вдруг что-то сзади навалилось на Кравченко, цепкие ладони зажали рот, скрутили всего его и швырнули на землю. Тяжелый удар отозвался в голове, и он, прежде чем потерять сознание, почувствовал, как тело его проваливается в пропасть.