Кравченко нигде не показывался.
— Ну, что же могло случиться? — спрашивал Долматов у секретаря райкома.— В каком бараке это произошло, никто толком не знает. А куда этот татарин делся — черт его, извини, знает...
— Однако на всякий случай... — секретарь потянулся было к трубке, но в этот момент телефон зазвонил. — Алло! — крикнул секретарь в трубку.— Ну-ну, я слушаю. Да да, у телефона Крымкович. Так. Ну-ну! Что? Кого нашли? Где, где? Около свалки?
Долматов прислушался.
Короткие реплики вызывали тревогу.
— Да. Едем. Кто? Я и Долматов. Ладно. Ладно. — Трубка упала па рычаг. — Кравченко и Шалима найдены в свалочной яме.
— Убиты? — испуганно спросил Долматов.
Крымкович сперва промолчал, глядя на Долматова, потом сказал:
— Не понял я!.. — кивнул на телефон.— Поедем. Твоя машина тут?
...Тяжелый удар пришелся по голове. Он хотел крикнуть, но рот плотно зажимали руки. Его швырнули на землю и ударили еще раз. Защемило сердце, боль в голове отозвалась во всем теле. Прежде чем впал в забытье, он почувствовал, как валится в пропасть...
Над миром, над землей, над степью гудела сирена.
***
Он еще не утратил способности ориентироваться в извилинах жизненных дорог, у него был ясный скептический ум, ум, ловко и находчиво управлявший его поступками. Нельзя утверждать, что все то, что он делал, было продиктовано на первых порах неуклонной и последовательной логикой. В нем проснулся надежный инстинкт самосохранения, заговорил могучий инстинкт зверя, ощутившего, как все туже и туже затягивается вокруг него петля.
Пуля просвистела над ухом. Он интуитивно поднял руку, точно собирался этим движением отвести неминуемую гибель. И тогда снова прогремел выстрел, и пуля попала прямо в ладонь. С перекошенным от боли лицом он прыгнул в сторону, прижал раненую руку к груди и, втянув голову в плечи, побежал через поле. Бежал он долго. Он слышал, что кто-то бежит по его следам, что этот кто-то совсем близко — не спастись, не спрятаться от погони. Он в отчаянии отшвырнул свой кольт — патронов не осталось, револьвер только мешал. Мозг работал лихорадочно и очень ясно. Гибель была неотвратимой. Он собрал последние силы и ускорил бег.
Позади оставались разбитый автомобиль, шофер и Юткевич. Это может задержать погоню на несколько минут, и в эти минуты — как знать! — может прийти спасение. А жить хочется, до сумасшествия хочется жить.
Он прислушался. Он даже замедлил бег. И ветер донес до него скрип вражеских шагов. Может быть, это ему лишь померещилось, но бежать дальше все равно не было сил. Он рухнул на землю, распластав руки. Заставил себя затаить дыхание, замер на месте. Все равно. Гибель.
Солнце зашло. Мягкие сумерки несмело окутывали простор. Легкие, похожие на пух, плыли по небу окрашенные в розовый цвет облачка. Они выглядели живыми существами. Молодая трава шепталась над его головой. Трава точно сочувствовала ему, а может, наоборот, участвовала в тайном сговоре против него. Из раненой руки сочилась кровь. Первый ночной мотылек затрепетал над ним. Все вокруг продолжало жить. Жизнь утверждала себя всюду. Он, обессиленный, прикрыл веки.
— Саша! Саша! — кричал над ним Юткевич прерывистым и вместе с тем взволнованно-радостным шепотом: — Они задержались около машины. Мы спасены, Саша.
Масловский раскрыл глаза. Злая гримаса исказила его лицо. Он сел, охватив руками колени, с каким-то безразличием посмотрел на Юткевича.
— Это ты?
— Я выбился из сил, догоняя тебя. Мне показалось, что ты отрекаешься от меня. Я не знаю, что теперь делать. Мне страшно, Саша. Ты подумай, смерть! Сколько раз она протягивала свою пятерню к моему горлу. Я не знаю, что делать!
Юткевич едва сдерживал плач. Он стоял перед ним на коленях, измученный, растерянный. Отчаяние и боль выражало его лицо. И Масловский понял тогда, что одно его слово — и этот беспомощный, растерянный человек станет его собакой, верной услужливой собакой.
— Перевяжи,— сказал он и протянул Юткевичу раненую руку. И покамест Юткевич, разорвав на бинты свою сорочку, перевязывал руку, у него возник четкий и определенный план. Он понимал, что одному ему было бы легче снова вернуться к жизни, но он испытывал симпатию к человеку, который когда-то был равным ему, а теперь потерял силу, потерял мужество. Он великодушно протянул ему руку в знак поддержки, чтобы потом всегда помнить об этом своем великодушии.