В глазах Бердникова вспыхнул острый огонек, он менял цвет — отсвечивал то зеленым, то красным, то рыжим.
— Кобыле под хвост такой оптимизм! — грубо изрек Бердников.— А ваш авторитет где? Вы ведь солидный, популярный инженер!
— Да что вы кричите на меня, я вам не гимназист! А ваши планы, любезнейший, ваши планы? Разве они не проваливаются? Ваши молодцы напились, убили Шалиму! Разве это входило в ваш расчет? Я вас спрашиваю — входило?
— Молчать! Входило, если вам угодно! Раз уж это случилось, тем лучше. Террор, вы понимаете, террор. А вы — истеричный и ничтожный человек! Откуда у вас право задавать мне вопросы? Вон отсюда! Немедленно!
Васильев внезапно остановился посредине комнаты. Он не мог поверить, что сказанное Бердниковым не шутка. Он заглянул ему в глаза, огоньки в глазах Бердникова безумно метались, вспыхивая и угасая...
— Вы... вы! — так и не нашел, что сказать, Васильев.
И тогда, когда Бердников остался один, его стало душить раздражение: «Выдать он не сможет, смелости не хватит. Отребье! Трусы! Армия, называется!..»
Казалось, он хлестал ременной нагайкой по навакшенным до глянца голенищам.
***
На исходе был девятый день штурма. Конус уже сменили, и теперь оставались второстепенные детали. Вортыленко стоял на вахте семнадцатый час кряду. Едва держась на ногах, спустился на землю Свищ. Он вытер пот и наклонился над чаном с водой. Томила жажда. В воде он увидел отражение заросшего бородой лица. «Как старик! — подумал он.— Скоро можно будет и помолодеть!» Он прошел в дежурную будку и сбросил комбинезон.
— Заканчиваете? — спросил часовой красноармеец.
— Кончили,— сказал Свшц.— Совсем немножко осталось.
Он увидел за контрольной будкой большую толпу людей. Над толпой не умолкал гомон. Люди, споря друг с другом, смотрели вверх, где домну облепили монтажники.
— Вот это работа! — приговаривал пожилой дядька, кивая на домну.— Сил у человека сколько, а?
— Сил у человека много,— поддерживал его сосед.
Свищ почувствовал себя очень веселым. Обошел толпу и побежал на центральное шоссе. Он бежал с горы, насвистывая веселую мелодию. Возле управления комбината встретил стайку девчат из прокатного цеха. Среди них были и из его бригады. Он громкой шуткой приветствовал их.
— Когда к нам? — спросила одна.
— Через две недели! Отпуск нам дают, козочка моя хорошая.
— Через две недели?!
В голосе девчины прозвучало удивление, а подружки ее перебросились насмешливыми взглядами. Свищ это заметил и недоуменно спросил:
— Что с вами, девчата?
— Ведь наша бригада подъемники смонтировать обещала. Да не смонтировала!
— Не смонтировали? Да мы ж за девять дней... — хотел было он похвастаться, но сдержался и почесал за ухом.— Работнички! — добавил с иронией.
Они пошли дальше вместе. Он расспрашивал о новостях в прокатном, а они интересовались домной. Шутки сыпались одна за другой, но Свищ уже думал о том, что отдых ему придется отложить. Они шли по центральному шоссе. Навстречу им надвигался теплый июльский вечер, огни комбината, поселков, соцгорода. Где-то на крыльце барака бренчала балалайка. Издалека доносилась мелодия музыкальной радиопередачи. Иных звуков они не слышали, ибо привыкли к ним с первых дней. А эта музыка давала предвкушение отдыха и веселья. Прислушавшись к ней, они даже замедлили шаги и замолчали.
В это же самое время по другой дороге шли Берзинь и Аверин. Они подошли к перекрестку, на котором был установлен громкоговоритель, и задержались здесь, чтобы послушать до конца мелодию. Она лилась стремительной и радостной волной и,— возможно, так казалось только им двоим,— захватывала душу своим трепетным форте. Все пело, все гремело в них самих и вокруг.
Аверин посмотрел на Берзинь, и она, как будто ощутив тепло его взгляда, подняла на него глаза.
— Яша!.. Мы опоздаем...
— Не опоздаем, Валька. Предстоит большой, как говорится, разговор. Успеем.
Взявшись за руки, они тихими шагами направились к интернату ответственных работников. Он иногда посматривал на нее и — удивительное дело! — открывал в ее лице новые и новые черточки того, что так нравилось ему в ней.
А в квартире Кравченко было уже много людей. Часа два как он перебрался домой из больницы, и вот собрались товарищи, чтобы вместе провести этот вечер за дружеской беседой. Чаще всего, пожалуй, в разговор вступал Долматов, припоминая разные истории из своей жизни. Крымкович даже здесь не мог забыть о делах и завел речь с Тасей об организации комбинатовекого молочного хозяйства. И тут его замечания показали хорошую осведомленность. В соседней комнате Бурдюк катал Славку на спине, а мальчуган нещадно хлестал своего двуногого коня мохнатым полотенцем. В столовой Тасина подружка накрывала стол. Ей помогал кучерявый парень в футболке, культработник рудника, горячо утверждавший, что ужин удастся лишь тогда, когда на столе будет выситься букет цветов. Да кувшин с цветами занимал много места, и хлопотливая хозяйка удалила его на окно.