Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая прислушаться к тихому жужжанию невидимых вентиляторов.
– …и к тому же продолжается по сей день. Преступная сеть активна и сегодня…
Эмили по-наполеоновски сложила руки под грудью и закончила фразу:
– …что никак не облегчает положение моей клиентки.
Допрос продолжался почти три часа. Сначала говорила Нина. Рассказала, что попытки опознать людей в фильмах на диске ни к чему не привели. Самые современные программы распознавания образа оказались бессильны – изображение обработано, лица преступников затерты. Пока никого не удалось идентифицировать, но работа продолжается, разрабатываются другие следы, разные версии, но она не имеет права об этом говорить.
Потом рассказывала Катя. Повторила все, что Эмили уже слышала при первой встрече, правда, более детально. Рассказала, в каком интернате жила, как встретилась со своим истязателем в первый раз, в каком отеле у Центрального вокзала они обычно встречались – название забыла, но помнит, что лобби освещено голубым светом, «будто лампы у них под полом». Как он предложил ей кока-колу с виски, спросил, девственница ли она, а потом рассказал про свой первый, как он назвал, «сексуальный опыт», как он нервничал вначале и как был счастлив потом. Положил ее на кровать и попросил разрешение помассировать грудь. Голова слегка кружилась от виски, она даже ответить не успела, как его руки уже были у нее под блузкой. Ей это вовсе не показалось опасным, даже приятно. Он был очень осторожен и даже, как ей показалось, робок. Но постепенно осмелел, а когда она выпила еще виски с кока-колой, положил на тумбочку пятьсот крон одной бумажкой и спросил, позволит ли она ему секс. Как только тебе что-то покажется не так, только скажи. И голос сделался какой-то странный. Тоненький, почти детский. И все вроде ничего, и презерватив надел, и когда она попросила его прекратить, тут же послушался. И даже не глянул на нее, оделся и ушел. А пятьсот крон остались. Катя пошла в «Хеннес и Мориц» и накупила себе одежды. Истратила все до последней кроны.
– А он не назвал свое имя? – спросила Нина.
– Сказал, что его зовут Хенрик. Фамилию – нет, не сказал.
– А по-другому никогда себя не называл?
– Нет… я слышала только «Хенрик». Хенрик и Хенрик.
– А вы сказали ему, сколько вам лет?
– Нет… сказала только, что в седьмом классе.
– При первой же встрече?
– Не знаю… может, позже, когда другие появились.
Вопросы поставлено правильно, ничего наводящего, простые и прямые. Она настоящий профи по части допросов, эта Нина.
Встречались ли вы после этого?
Как вы договаривались о встречах?
Вы не помните тогдашний номер вашего мобильного телефона?
Вы не помните тогдашний номер его мобильного телефона?
Иногда Нина Лей делала короткие паузы, но когда ей казалось, что передышка затягивается, продолжала.
Скажите, а счет в банке «Нордеа» у вас все тот же?
Рассказывали ли вы кому-то о происходящем?
Кто, по-вашему, мог заработать на этом?
Знали ли вы, что они снимают видео?
Катя несколько раз останавливалась на полуслове и опускала голову, точно увидела на полированной поверхности стола что-то очень интересное.
Эмили показалось, что она устала. Хочет прервать допрос.
– Нет, – Катя посмотрел ей в глаза, – я не устала. Раз уж я здесь, расскажу все, что знаю.
Другой вопрос – что даст ее рассказ. Застрявшие в памяти размытые, поверхностные, разрозненные, лишенные подробностей картинки. Катя путала даты, людей и места. Хорошо известный психологический феномен: вытеснение тяжелых воспоминаний. Если бы она помнила все в деталях, наверняка сошла бы с ума. Но… Эмили прекрасно понимала, как Катин рассказ будет выглядеть в протоколе допроса. Протоколы не учитывают психологические нюансы. А вот что она совершенно не понимала – как получилось, что Нина Лей и ее команда до сих пор не идентифицировали ни единого участника преступной группы. Прошло больше года.
Издевательства не кончались. Наоборот – становилось все изощреннее. Катя рассказала, как ее повезли в какую-то усадьбу, облачили в дурацкое белье-бонни и заставили играть в дурацкие игры с группой мужчин. Кроме нее, там было еще несколько девочек.