— Разве мы настоящие писатели, — обмолвился как-то в беседе в Столешниках Опочинин. — Мы, — обвел он взглядом сидящих за столом своих соратников по «Московскому листку» — Мясницкого, Пазухина и удобно расположившегося в большом кресле писателя и газетчика Василия Ивановича Немировича-Данченко, — только удобрительный материал для будущих щедрых литературных урожаев. Мы, конечно, вносим свою лепту в общее развитие литературы. Вклад наш, вероятно, не особенно значителен, и вряд ли позднейшие поколения станут его внимательно рассматривать и тем более изучать, но мы все-таки его делали, и делаем искренне, добросовестно и с хорошими, чистыми намерениями.
Может быть, своей работой мы в какой-то мере отвечаем на настоящие литературные запросы общества. Мне обидно слышать, что мы только поставщики чтива и больше ничего. Мне через мои писания хочется научить читателей быть добрей, честней, чище, благороднее! Я к этому стремлюсь всеми своими силами и возможностями. Другое дело, насколько мне и моим друзьям-писателям это удается, но я пишу честно.
— Все может быть, а может быть, не может, — полушутя-полусерьезно бросил Гиляровский.
— Я тоже своими романами хочу читателей приучить к благородным и честным делам, — вставил В. И. Немирович-Данченко.
Иногда, правда, довольно редко, в Столешниках появлялся Николай Михайлович Ежов. Он не был связан с этими писателями дружескими узами, просто писал когда-то в тех же журналах, что и они.
Ежов производил впечатление кем-то и чем-то незаслуженно обиженного человека, болезненно переживающего такое к себе отношение. Некоторая заносчивость, внешняя угрюмость и высокомерие чувствовались в отношениях Ежова не только к молодежи, но и к сверстникам.
Удивил Ежов не только Столешники и Москву, но и множество других читающих людей своими воспоминаниями о Чехове, которые вызвали резкое возмущение всех, кто знал Антона Павловича. С гневными статьями выступил против Ежова А. В. Амфитеатров.
— Черт попутал, — сказал о Ежове Гиляровский. — Забыл, что молод был и это время вместе с нами переживал.
Заходил в Столешники Александр Васильевич Круглов, уроженец, как и Гиляровский, северных мест России. Он жил литературным трудом, знал многих писателей, с некоторыми дружил. С Гиляровским Круглова связывала совместная работа в московских редакциях, где они часто встречались.
Круглов внешне производил несколько старомодное впечатление, воспринимался вне основной линии развития современной литературы; молодежь причисляла его к старикам. Но общей манерой держаться, чутким вниманием к явлениям современной литературы Круглов заслужил почтительное к себе отношение.
— Размеры дарования каждого из нас, пишущих, можно и должно оценивать по-разному, но Александр Васильевич честный литератор и всегда с достоинством держит перо в руках, — говорил о Круглове Гиляровский, для которого занятие литературой почиталось благороднейшим делом, требующим особой ответственности.
В основном Круглов работал в Москве, хотя много лет жил в Петербурге и других городах. В закатные годы своей жизни Круглов более или менее обстоятельно обосновался в Москве, заглядывал в Столешники, чтобы вспомнить ушедшие дни литературной молодости. За долгую жизнь он написал много рассказов и для взрослых и для детей, пробовал перо в различных видах литературы.
В это же почти время мне пришлось столкнуться в Столешниках еще с двумя людьми, которые хорошо знали Чехова и неизменно в беседах вспоминали о нем. Это Вукол Михайлович Лавров и Виктор Александрович Гольцев.
Лавров был редактором-издателем единственного в то время толстого московского журнала «Русская мысль». На издание «Русской мысли» Лавров истратил миллион рублей, полученных им от отца, елецкого торговца хлебом. Это был грузный, раздражительный на вид, быстро состарившийся человек, привыкший к всеобщему вниманию и не терпевший возраженией. Он считался лучшим переводчиком с польского, и его переводы Генриха Сенкевича и Элизы Ожешко считались безупречными. В современной ему русской литературе Лавров более всего ценил Г. И. Успенского, А. П. Чехова, В. Г. Короленко, почитал М. Е. Салтыкова-Щедрина. Он гордился тем, что печатал в «Русской мысли» под псевдонимом статьи вернувшегося из Сибири Н. Г. Чернышевского, подчеркивал знакомство с Н. М. Михайловским, хотя к народничеству относился довольно равнодушно.
Гольцев, профессор полицейского права Московского университета, был уволен из него за неблагонадежность, после этого взялся за перо журналиста и стал заправским публицистом. Фактически он редактировал «Русскую мысль».