Однажды во время очередного митинга в Большом зале консерватории разнесся слух, что пол под первым ярусом дал трещину. Присутствующий в зале Гиляровский заметил:
— Только об этом не надо говорить Федору Ивановичу (Шаляпину), чтобы его не огорчать. Его концерты полы консерватории выдержали, а когда народ пришел сюда говорить о своих нуждах, балки сдрейфили.
Газеты, выходящие с перебоями, не успевали печатать бурлящих негодованием протестов, сообщать о собраниях и митингах, о многочисленных забастовках.
7 октября москвичи узнали о начале всеобщей политической забастовки. В результате забастовок на Казанской, Курской, а затем и на других железных дорогах Московского узла была парализована жизнь в Петербурге, Москве и в крупнейших городах страны.
Частичную разрядку острого, напряженнейшего политического положения принесло опубликование «Манифеста семнадцатого октября» С. Ю. Витте с обещанием свободы слова, собраний и неприкосновенности.
В потоке развертывающихся событий текущими эпизодами были: и треповский приказ «патронов не жалеть», лишний раз подтвердивший удивительную политическую слепоту и недальновидность сановников, стоявших у кормила власти, и поджог в присутствии высших губернских властей Тверской губернской земской управы, прославившейся последовательной оппозицией официальному правительственному курсу.
В Петербурге возник Совет рабочих депутатов под председательством почти неизвестного Москве Г. С. Хрусталева-Носаря. Некоторые увидели в этом попытку создания нового центра управления и руководства страной, почти брошенной на произвол судьбы ее официальными руководителями.
В Москве вышел первый номер «Известий Совета рабочих депутатов». В обиходном, разговорном языке в редакциях московских газет «Известия» называли «Красным правительственным вестником».
Гиляровский в сутолоке и сумятице этих дней обмолвился словами, которые быстро стали крылатыми:
Серьезнейшей демонстрацией явились похороны Н. Э. Баумана, убитого оголтелым черносотенцем. Похороны Баумана потрясли Москву величественностью всего происходящего, внутренней собранностью и дисциплинированностью всех участников, сознательностью, непреоборимой силой и сплоченностью масс. Не преувеличивая, можно сказать, что в похоронах приняло участие огромное число населения столицы, все ее слои.
Стояла удивительная осенняя погода, хрустальный тихий воздух был насыщен блеском солнечных лучей. Огромнейшие толпы народа, молчаливого, сосредоточенного, стояли по обеим сторонам улиц от Коровьего вала, где в одной из аудиторий Высшего технического училища находилось тело убитого Н. Э. Баумана, до Ваганьковского кладбища. За гробом спокойно, с сознанием своей силы двигались колонны людей. Над ними реяли сотни красных флагов и красных полотнищ с революционными призывами. В тишине величественно и скорбно звучали волнующие слова «Марсельезы» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой», без которых не обходилась в те времена ни одна демонстрация. Когда процессия проходила мимо театров и консерватории, мелодию подхватывали оркестры, и соединение многотысячного хора и звучащих оркестров создавало удивительное, незабываемое впечатление.
Похороны поразили до глубины души каждого, кто хоть мало-мальски понимал суть происходящих событий.
— Лед тронулся. Это уже буйный разлив, который ни Трепову, ни ему подобным не остановить, — заметил Гиляровский.
— Помнишь, Маня, Николая Баумана, заходившего к нам за несколько дней до манифеста? — спросил Владимир Алексеевич, возвратившись вечером из Высшего технического училища, где он провел много часов в беседах с людьми, подготовлявшими распорядок завтрашних похорон.
— Помню, Гиляй! Меня поразили его глаза, которые одновременно отражали и душевную теплоту, и огромную силу воли, — ответила Марья Ивановна.
— Пылающий жар души и не знающая колебаний сталь воли, — заметил Владимир Алексеевич. — Такое впечатление оставлял во мне Бауман при каждой встрече с ним. Мне крепко запали в память его слова: «Меньше надо писать о делах, которые собираемся делать, и больше, вернее, напряженнее и сосредоточеннее наши дела делать!»
С раннего утра в день похорон Гиляровский ушел из дому и был на улицах Москвы. Возвращаясь домой, Гиляровский вместе с другими попал под обстрел полиции, устроившей засаду за оградой университета.
Запомнился один вечер в Столешниках в самом конце октября, когда Гиляровский принес первый номер вышедшей в этот день в Петербурге газеты «Новая жизнь». Вслух были прочитаны статьи, вызвавшие ряд живых откликов, восклицаний.