Гиляровский вел в «России» ежедневную хронику московской жизни. Через проводников курьерского поезда он передавал свои сообщения о всех крупных и мелких городских событиях. На страницах «России» он провел великолепнейшую, чуть не стоившую ему жизни кампанию, которая помогла свергнуть диктатуру дежурной политической марионетки в одном из княжеств Балканского полуострова, разоблачал махинации воротил тогдашнего торгового мира Москвы.
Несмотря на краткость существования «России», она еще больше укрепила дружбу обоих журналистов, сблизила их с А. В. Амфитеатровым.
В «Русское слово» Гиляровский и Дорошевич пришли в расцвете своих творческих сил и возможностей. У обоих уже были книги, а главное, влиятельное положение в журналистском мире. Один утвердился как острый газетный работник, мастер фельетона, автор превосходной книги «Сахалин», другой — как автор «Ниток», приковавших внимание к рабочему вопросу, и книги «Негативы», в которой он приближался к основной теме своего литературного творчества — Москве и москвичам.
Фельетоны Дорошевича в «Русском слове» читали все — от петербургского министра до московского извозчика. Одни читали их с опаской и боязнью за собственную карьеру, других привлекало в них обличение безобразий и непорядков в государственной и общественной жизни.
— Надо пожаловаться Дорошевичу! Дорошевич должен добраться! Дорошевич должен прохватить! — так частенько говорили о талантливом журналисте, надеясь на силу печатного слова.
Дорошевич всегда с нетерпением ждал появления Гиляровского в редакции. Едва поздоровавшись и усадив его в кресло, обитое зеленым плюшем, как и весь его большой, министерского вида, рабочий кабинет в «Русском слове», Влас Михайлович нетерпеливо спрашивал:
— Какие новости? О чем надо писать? Что задеть и что вскрыть?
Много раз приходилось наблюдать, как во время таких бесед друзья устанавливали себе тематические границы для описания отдельных явлений жизни.
— Ты, Гиляй, бытовик. Ты, как Малый театр, весь в «островщине», а я — Художественный, стремящийся заглянуть за московские границы. Так давай и делить материал. Ты — по сути, а я — вообще, с «высот вечности».
Часто Гиляровский давал Дорошевичу факты, подробности и детали какого-либо события, происшествия, а Дорошевич потом подавал их в фельетонном плане, обобщал, суммировал, делал выводы.
— Гиляй, — сказал как-то Дорошевич, — нужно срочно поехать в Полтаву поговорить со свидетелями по делу Скитских. Мне многое неясно в этом деле, а к воскресенью нужен фельетон. Оправдание Скитских надо довести до конца!
Подробности дел Скитских и Тальма да и некоторых других, которые под влиянием фельетонов Дорошевича были пересмотрены, а обвиняемые оправданы, сейчас, может быть, и не представляют большого интереса, но в свое время вмешательство Дорошевича в эти судебные дела будоражило общественность, поднимало авторитет «Русского слова» и необычайно увеличивало его тираж.
Случалось, что за селянкой у Тестова или за стаканом чая в Столешниках друзья распределяли тактические газетные ходы, определяли, что и как надо сделать.
Марья Ивановна, частая слушательница таких бесед, с улыбкой замечала:
— Заговорщики!
— Мы, Марья Ивановна, не заговорщики, — галантно отвечал Влас Михайлович. — Мы просто хотим на примере повседневных фактов показывать, что у нас не так и как против этого бороться. Гиляй — изумительная начинка фактов. Он меня порой ошеломляет неукротимостью своей энергии и находчивостью. Черт его знает, как он ухитряется иногда раскопать такое, что даже представить трудно!
— Жизнь — это прежде всего факты. Только по ним и можно делать те или иные выводы, Влас, — отвечал Гиляровский.
— Вот и умоляю тебя, Гиляй, насыщать газету такими фактами. Факты лучше многих самых умных рассуждений учат тому, что надо, что полезно и за что в первую голову надо браться обеими руками, — добавил Дорошевич. — Вот почему я так щедро пользуюсь иногда твоими фактами, Гиляй. Вот почему я всегда, когда завижу тебя, спрашиваю: «Какие новости?»