Выскочив из грота, старик окинул взором заросший кустарником склон холма, а потом заспешил в сторону луга, внимательно вглядываясь в пустынные равнины. Отбежав на несколько метров от грота и убедившись, что вокруг никого нет, он вернулся на прежнее место. Затем по тропинке он поднялся на вершину, дабы обозреть окрестность и убедиться, что дорога в Бордо, делающая поворот в непосредственной близости от Дыры Граммона, по-прежнему пустынна. После этих приготовлений, исполненных без лишней суеты и с подлинно стариковской обстоятельностью, он снова скрылся в гроте.
— Что вы на это скажете, генерал? — спросил Смельчак у Беренгельда.
В ответ еще не опомнившийся от потрясения Беренгельд приложил палец к губам, призывая гренадера хранить молчание. Не осмелившись ослушаться своего командира, сержант при помощи знаков попытался объяснить, что Туллиус необычайно похож на странного незнакомца. Шум, раздавшийся из пещеры, долетел до слуха Смельчака, и тот, прервав яростную жестикуляцию, метнулся обратно за дерево, от которого уже успел отойти на несколько шагов.
Шуршание листвы и поскрипывание ветвей кустарника, видимо, обеспокоили старца: тут же его исполинская фигура возникла возле входа в пещеру. Плавно ступая и горделиво неся свою огромную голову, словно боясь уронить ее, старец двинулся вперед. Остановившись, он устремил взор в ту сторону, где шелест листьев выдавал присутствие живого существа, и долго не отводил его. Съежившись под его пронзительным взглядом, генерал и Смельчак осторожно поворачивались вокруг дерева вместе со стариком, а тот, желая окончательно убедиться, что звук произведен не человеком, переходил с места на место, внимательно оглядывая ближайшие кусты и деревья.
Затем он сделал несколько шагов по направлению к горе, словно намереваясь взобраться на нее, но остановился в раздумье, а потом повернул назад, видимо решив, что шуршание, долетевшее до его ушей, произведено было каким-то животным. Вновь скрывшись в гроте, он вскоре появился с большим мешком на плечах. Судя по тому, с какой легкостью он опустил свою ношу на землю, можно было сделать вывод, что вес ее несопоставим с размерами. Подтверждая эту догадку, мешок осел с легким шорохом, как если бы он был наполнен древесной стружкой или кусочками угля. Однако проступавшие сквозь грубую холстину очертания его содержимого пугали взор своим сходством с человеческими останками и наталкивали на мысль, что в мешке лежит расчлененный труп.
Старый солдат пальцем указал генералу на тесьму, которой был завязан мешок: это был красный пояс девушки, бесстрашно совершавшей свою ежевечернюю вылазку в луга Шера. Беренгельд содрогнулся, из глаз его хлынули слезы: представив себе страшную картину гибели несчастной Фанни, генерал не смог сдержать своих чувств.
Опустив мешок на землю, старик опять исчез в пещере. Спустя несколько минут он возвратился, держа в руках шаль Фанни. Накрыв ею мешок, он извлек из нагрудного кармана какой-то бесцветный порошок и посыпал им красный кашемир: в один миг шаль, пояс и мешок со всем его содержимым исчезли бесследно. Не было ни взрыва, ни огня, ни грохота, ни запаха: только белесый пар разлился в воздухе. Старик тщательно проверил направление ветра, — очевидно, он опасался, как бы частицы пара не попали на него, и старательно уклонялся от них, словно пар этот нес с собой смерть.
— Уж лучше бы мне очутиться перед двенадцатипушечной батареей, чем здесь! — прошептал Смельчак.
— Да и мне тоже!.. — ответил Беренгельд, вытирая слезы.
— Неужели он действительно убил несчастную девушку, а тело спрятал в мешок? — спросил старый солдат.
— Тише!.. — произнес генерал, прикладывая палец к губам.
В самом деле, предупреждение было не лишним: старик вернулся, подобрал плащ, закутался в него и зашагал по аллее Граммона. Однако прежде он внимательно осмотрел то место, откуда исчез его таинственный мешок, и из его мертвых глаз выкатилось несколько слезинок. Такое проявление чувств поразило Смельчака: на миг ему даже показалось, что старец опечален и раскаивается в содеянном. Но когда тот резко выпрямился, от его печали не осталось и следа.
В облике старца вновь исчезло то неуловимое, что сближало его с людьми, осталось только необычное, противопоставлявшее его всем прочим человеческим существам. Старик был иным, он принадлежал к запредельному миру, тому самому, достигнув границ которого человеческий разум остановился и излил свое бессилие в чеканной формулировке: Nec plus ultra[1].
При мысли о гибели Фанни отчаяние вновь охватило Беренгельда; горе его было так велико, что душа генерала не выдержала тяжкого бремени, и он потерял сознание. Растерянный Смельчак не знал, что и думать, увидев, как генерал упал замертво, сраженный страшным зрелищем, свидетелем которого стали они оба.