Пирамиды и отбрасываемые ими тени изменили оттенок ночного светила: лунный свет казался зеленоватым, немало способствуя усилению впечатления, произведенного этой сценой.
В четвертый раз старик выбирался на поверхность; к этому времени подземелья пирамиды поглотили восемь мамелюков. Очнувшись от оцепенения, молодой Беренгельд приблизился к пирамиде, дабы рассмотреть своего предка, если тот вознамерится еще раз выйти из своего убежища. Внезапно до слуха Туллиуса долетели глухие жалобные крики, исходящие из глубин величественного сооружения; но скоро крики прекратились.
Необъяснимый ужас охватил Беренгельда; на поле боя, усеянном телами павших воинов, мысль о смерти ни разу не посещала его. Но сейчас, когда он понимал, что раненые мамелюки неминуемо погибнут, их отчаянные вопли, в которых звучали жалобы на несправедливость жестокой судьбы, взволновали его. Когда крики смолкли, наступила мертвая тишина, и Беренгельд ощутил, как волосы у него на голове встали дыбом; все фибры его души трепетали. Он вспомнил истории, рассказанные Лаградной. Ее утверждение о том, что его предок живет уже целых четыре века, обрело плоть; семейное предание более не казалось ему химерой.
Проведя целый час в размышлениях, Туллиус внезапно увидел над собой огромную тень. Обернувшись, он встретился лицом к лицу с человеком, как две капли воды похожим на портрет Беренгельда-Скулданса, именуемого Столетним Старцем. При виде недвижно застывшей громадной фигуры Туллиус невольно попятился. Сделав несколько шагов, он замер, словно его околдовали.
— Ты не послушался моих советов! — произнес старец.
Слова, сорвавшиеся с непомерно больших губ странного создания, долетели до ушей Туллиуса, пригвожденного к земле неведомыми магическими чарами. Когда чары рассеялись, молодой Беренгельд принялся искать высокого старика, но тот исчез. Туллиус усиленно тер глаза, словно он только что проснулся: пылающий взор Столетнего Старца ослепил его. Он вернулся к себе в палатку, но перед его глазами по-прежнему стояла величественная человеческая пирамида, согбенная под бременем веков. Сухое и слепящее пламя ее адского взора, ее неторопливые движения были совершенно бесплотны; эта бесплотность настолько поразила воображение Туллиуса, что он никак не мог унять нервную дрожь, охватившую все его тело. Изнуренный, молодой полковник лег спать; и, засыпая, он видел перед собой призрак своего предка.
Беренгельд навсегда запомнил диковинные черты лица, изображенные на портрете Скулданса-Столетнего Старца, и не имел оснований сомневаться в своем сходстве со Столетним Старцем.
Сознавая полнейшую невозможность огромного физиономического сходства двух совершенно разных людей, один из которых давным-давно обладал седыми волосами и старческой внешностью, Беренгельд преисполнился желанием разгадать тайну этого сходства, ибо отныне он был уверен, что взор не обманул его.
Странная встреча целиком завладела его помыслами. Однако он находился только в начале своей карьеры, а потому честолюбивые стремления и жажда славы и власти еще продолжали прельщать его.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Военные действия стремительно развивались, а потому жаждущему величия и славы Беренгельду пришлось прекратить ломать голову над загадкой Столетнего Старца; бедствия, претерпеваемые нашей армией, вынуждали его постоянно пребывать в ратных трудах. Никогда не забывая о странном старце, он меж тем редко размышлял о нем.
Генерал-аншеф перенес военные действия в Сирию, где нашу армию настигла карающая длань чумы.
Неподалеку от Яффы, на возвышенности, располагался бывший монастырь, некогда принадлежавший греческим монахам; теперь он превратился в огромный лазарет, и охрана его была поручена полковнику Беренгельду. Опасное и не сулящее славы поручение он исполнял с истинно стоическим мужеством.
Большое монастырское здание было в основном разрушено, в целости сохранилась только церковь. В нее свозили неизлечимых больных.
Поведение людей, скопившихся в нефе, проявляло все свойства человеческой натуры; горя и страданий тех, кто заразился чумой, с лихвой хватило бы для возведения Храма Страданий. Каменные плиты были устланы телами заболевших воинов. Французские солдаты лежали, завернувшись в плащи или подстелив под себя охапку гнилой соломы; они не надеялись вновь увидеть родину и предавались самому мрачному отчаянию.