Неожиданно стоящий у входа в монастырь караульный громко вскрикнул; Туллиус быстро обернулся и увидел, как подобно восставшему из могилы призраку в пристанище страданий проскользнул Столетний Старец.
Вернувшись под своды собора, Беренгельд стал свидетелем всеобщего изумления, вызванного видом этого странного существа; все чувства умолкли, объединившись в одно-единое, извечно присущее человеку чувство, а именно любопытство.
Войдя в обитель смерти, Столетний Старец водрузил на обломки алтаря огромный сосуд и поджег его содержимое. Вспыхнуло пламя, очищающее воздух от чумных миазмов; его голубоватый свет заиграл на лице старца. Однако от встревоженного взора полковника не укрылись ни трупная плоть, ни вековые морщины. Старец стоял и, не говоря ни слова, помешивал горящую вязкую жидкость, благотворно влиявшую на воздух в храме; движения и поза этого человека делали его похожим на настоящее божество.
Когда воздух очистился, высокий старец быстро прошел по рядам, раздавая крохотные порции сиропа, который он черпал из огромной старинной амфоры. Он с легкостью держал сей сосуд и при необходимости столь же легко встряхивал его, что свидетельствовало о его поистине необыкновенной силе.
Не смея препятствовать старцу в исполнении его загадочных обязанностей, Беренгельд вздрогнул, заметив, как тот приближается к нему. Действительно, предок его обошел каждого солдата и теперь находился в десяти шагах от Туллиуса. Подойдя ближе и одарив офицера ледяной улыбкой, он произнес: «Неосторожный!» — и, сняв со своих плеч синий плащ, со словами «В этой одежде тебе ничего не грозит» укутал в него потомка.
— Кто ты? — в растерянности спросил полковник.
Услышав такой вопрос, старец окинул его завораживающим и наводящим ужас взглядом и, взяв Беренгельда за руку, ответил:
— Вечный!
Необычный голос его прозвучал столь громогласно, что своды собора содрогнулись. Не стоит удивляться растерянности тех, кому довелось созерцать это загадочное существо, ибо в его присутствии даже самый отважный человек ощущал, как подавляет его чувство превосходства, исходящее от этой колдовской личности, и как ужасны испускаемые ею невидимые и всепроникающие флюиды.
Беренгельд рванулся вперед, давая понять, что хочет последовать за старцем, вознамерившимся вновь обойти каждого чумного больного. Но Столетний Старец мановением руки остановил полковника и произнес замогильным голосом: «Оставайтесь здесь! Только я могу без опасения приближаться к страждущим».
В самом деле, вытянув указательный палец, он повелительным жестом указал на женщину, солдат и всех тех, кто еще не заболел, и приказал им выйти из монастыря. Оставшись один на один с больными чумой, он закрыл за собой дверь.
Все, кого таинственный старец вывел из собора, окружили полковника, погрузившегося в глубокую задумчивость и совершенно не ощущавшего необычного запаха, всепроникающего и неведомого, исходившего от его плаща. Все смотрели на Туллиуса с молчаливым любопытством; впечатление, произведенное появлением исполинского старца, было столь ярким, что, хотя стояла глубокая ночь, никто не мог заснуть. Один из солдат воскликнул:
— Что за взгляд!
— Он причинил мне боль, — сказала молодая женщина.
— Старик похож на вас, полковник, — произнес один из адъютантов. Беренгельд вздрогнул.
— Ему, наверное, лет сто, — раздался голос одного из санитаров, убиравших трупы.
— Кто он? — спросил еще кто-то.
Беренгельд не отвечал.
В этот момент дверь распахнулась, и из нее вышел огромный старец. Вид у него был усталый, взор затуманен, лицо выражало крайнюю степень утомления. Вздыхая и не обращая внимания на тех, кто смотрел на него, он прошел сквозь почтительно расступившуюся толпу.
— Теперь эти выздоровеют! — глухим голосом произнес он, медленно направляясь к горной тропинке; вскоре он исчез, словно блуждающий огонек.
Опасаясь за жизнь больных, все устремились в собор: там царила пугающая тишина. В свете нарождающегося дня на полу вповалку лежали солдаты. Подойдя поближе, все убедились, что они безмятежно спят; дыхание стало легким, бледные лица утратили нездоровый зеленоватый оттенок, черты их больше не искажало страдание. На правой руке у них был крестообразный надрез, затертый черной субстанцией, в которой все узнали сожженную бумагу.