Тотчас же она бежит на чердак и, дрожа от волнения, видит, что во дворе дома генерала царит радостное оживление.
Она быстро спускается в гардеробную и делает смотр своим туалетам; желая предстать перед генералом во всей своей красе, она боится ошибиться в выборе наряда. Поэтому она приказывает принести картину, изображающую сцену ее прощания с Беренгельдом, и решает, что оденется так, как она была одета в тот роковой день.
Тотчас же достается простое белое платье, умелые руки горничной производят необходимые переделки, и оно становится похожим на нарисованное на картине одеяние юной охотницы; волосы вновь падают на плечи тысячью завитков, искусно сплетенная сетка для волос закрывает лоб — былой наряд воссоздан, а связанные с ним трепетные воспоминания делают его еще более пленительным и исполненным очарования.
Задолго до прохождения войск жители Гро-Кайу могли видеть, как в сторону Версаля проехал элегантный экипаж. В нем сидела ослепительная красавица Марианина; она взволнованно вглядывалась в даль.
Девическая гордость заставила ее захватить с собой стыдливую вуаль, дабы в долгожданный миг накинуть ее… Она ждет час, два, три, и в сердце ее начинает закрадываться тревога. Проходит четыре часа… И вдруг она вздрагивает: издали доносится барабанная дробь. Невозможно описать тот раскаленный бушующий поток, в который обратилась ее кровь, мгновенно прихлынувшая к сердцу, грозя затопить его, ибо тонкие сосуды не в силах справиться с таким напором.
Дробные раскаты возвестили, что после пятнадцатилетней разлуки — и какой разлуки! — она наконец-то увидит того, кого некогда в горах, в окружении величественной природы, избрала своим идолом, того, кто с тех пор заполонил все ее мысли, того, чьи глаза владели ее душой и жизнью, того, кто держал в своих руках ее счастье!..
Дробь приближается; вскоре показалось облако пыли, однако Марианина не обращает на него внимания. Наконец до нее доносится размеренный топот солдатских сапог; она видит обветренные лица воинов, их глаза, светящиеся радостью при виде долгожданной родной столицы.
— Видишь, Жюли? — спрашивает Марианина, дрожа от волнения. — Ты видишь?
Барабанная дробь смолкла, уступив место военному оркестру, огласившему воздух величественными и мелодичными звуками; в арьергарде ехали старшие офицеры…
Что за взгляд!.. И сколько он сулит! Наконец-то Марианина увидела Беренгельда: генерал сдерживал своего резвого испанского жеребца. Увы! вид величественного Туллиуса, его наград, его блестящего мундира, его пышной свиты, крики «Да здравствует император, да здравствует Франция!», оглашающие ряды солдат, оказались слишком волнующим зрелищем для влюбленной Марианины, и она потеряла сознание: счастье ее длилось всего несколько мгновений.
Жюли в испуге приказала кучеру поворачивать домой. Придя в себя, Марианина увидела, что экипаж едет следом за офицерами; ее исполненный благодарности взор стал наградой для Жюли.
Наконец-то Марианина пребывает наверху блаженства и упивается им; ее экипаж то перегоняет офицеров, то следует за ними… Но если девушка уже наслаждается созерцанием своего увешанного наградами и покрытого шрамами милого Туллиуса, едущего в окружении блестящих офицеров, то генерал до сих пор еще не заметил своей нежной и верной Марианины. Много раз Беренгельд и его офицеры бросали взоры на экипаж; радостно улыбаясь, они пытались определить рыцаря, ради которого приехала сюда красавица под вуалью. Они полагали, что лицо счастливчика должно зардеться от удовольствия и тем самым выдать его. Однако никто из свиты генерала не проявил особенного волнения при виде закутанной в вуаль прекрасной Марианины, а значит, никто из них не питал к незнакомке нежных чувств. Наконец, отринув свою гордость, Марианина, уловив момент, когда ландо поравнялось с Туллиусом, отбросила вуаль, и генерал, до сих пор с холодным любопытством взиравший на незнакомку, остолбенел от изумления.
Он приближается к ней, и Марианина, дрожа, слышит, как Туллиус тихо восклицает:
— Вы ли это, Марианина?..
— Да, — отвечает она, — это я, Марианина, и я не изменилась!
— Я это вижу: на вас тот самый костюм, в котором тогда, в горах… — При этих словах Марианина зарделась от счастья и, преисполнившись любви, подалась навстречу Туллиусу. — И вот, — продолжал Беренгельд, — ее юная красота, достигшая своего расцвета, стала еще прекрасней, а ее сердце…
— Туллиус?..
Единственное слово, произнесенное Марианиной, прозвучало ясней самого многословного вопроса: услышав его, генерал более не мог подвергать сомнению любовь Марианины; однако чувствительная душа девушки трепетала при одной лишь мысли, что она повела себя со своим возлюбленным слишком сурово.