При этих словах, свидетельствовавших о том, что в годы разлуки Туллиус помнил о ней, Марианина взяла загрубевшую в сражениях руку своего друга, поднесла к губам и, преисполнившись благодарности, запечатлела на ней признательный поцелуй. О, что за сладостное доказательство любви!
— Туллиус, — воскликнула она, — к чему откладывать нашу свадьбу? Не знаю почему, но я чувствую, что отсрочка принесет нам несчастье: когда чего-либо ждешь слишком долго, всегда есть угроза не дождаться никогда.
Простодушные слова Марианины, ее всепоглощающая страсть, чистота ее души, необычайно растрогали генерала; подобного волнения не вызывала в нем ни одна женщина.
— О, избранница моего сердца! — воскликнул он. — Все мои мысли принадлежат тебе, ты единственная связываешь меня с жизнью. Я на все согласен, Марианина, распоряжайся… приказывай.
— Это мне пристало подчиняться тебе, — ответила она: в голосе ее звучала покорность послушного ребенка и одновременно умудренной опытом любящей женщины, — боюсь, что я и так слишком многого требую от тебя.
Но взгляд ее уже возымел силу над генералом.
— Нет, нет, — живо воскликнул Туллиус, — мы уедем в наш замок; лучше я навлеку на себя гнев императора, нежели причиню тебе хоть малейшую неприятность.
— Беренгельд, ты нужен стране; я подожду. Триста тысяч французов не должны пострадать из-за каприза одной влюбленной женщины. Но, — продолжала она с очаровательной улыбкой, — если бы можно было все успеть… Ах! Как я была бы счастлива, я бы последовала за тобой в армию, я… да я бы все сделала!
Беренгельд обнял Марианину, простился с ней и отправился к себе. Марианина смотрела, как он шел через двор, как в окнах его дома зажегся свет; всю ночь она не сомкнула глаз. Счастье переполняло ее. Наутро генерал отправился в Тюильри. К обеду он возвратился к Марианине; как только он вошел, его опечаленное чело возвестило юной красавице, что все его усилия были напрасны. Она переменилась в лице.
— Марианина, я поеду в карете вместе с его величеством, он обещал мне маршальский жезл… Не знаю, удастся ли мне провести в Париже еще хотя бы неделю.
Глаза нежной возлюбленной генерала наполнились слезами.
— Туллиус, как я несчастна… Предчувствие не обмануло меня: нас ожидают лишь беды и печали.
Марианина загрустила, но радость видеть Беренгельда заставила ее преодолеть страх перед будущим.
— Что же нам делать? — спросил ее Туллиус.
— Обвенчаться как можно скорее!.. — ответила она с одной из тех улыбок, которые могли соблазнить даже стоика.
— Ах, любимая моя, кто может желать этого более меня?
— Я! — ответила она. — Потому что моя любовь к тебе составляет смысл всей моей жизни; но мне почему-то грустно, и сердце мое облачается в траур; мне кажется, эти быстротечные дни станут последними днями счастья в моей жизни… Когда я появилась на свет, Лаградна предсказала, что я умру несчастной и перед смертью какой-то старик явится мучить меня… Не знаю отчего, но когда ты сообщил мне о предстоящей разлуке, душа моя содрогнулась: так содрогается природа, предчувствуя наступление грозы. Жестокая война, твоя безрассудная отвага, заставляющая меня трепетать от страха за твою жизнь… если бы только я могла быть рядом с тобой, поехать с тобой… Но для этого мне надо стать твоей женой. Ты меня слышишь, Туллиус?
— Твои слова пугают меня! — отвечал генерал, качая головой. — Я едва не позабыл о том, что ты всего лишь слабая женщина, и вера во всякого рода предчувствия лишь придает тебе неповторимое очарование. Однако, Марианина, я действительно испугался, потому что это сказала ты…
— Я больше не буду волновать тебя, — ответила она, — я хочу, чтобы речи мои доставляли тебе только радость. Надеюсь, мы, по крайней мере, воспользуемся этой неделей и осмотрим тот знаменитый Париж, что способен соперничать не только с Афинами в период расцвета их могущества, но и с самим Римом!
— Да, любовь моя, да!.. Более того, я попытаюсь раздобыть у министра юстиции разрешение на брак; тогда, если император согласится, он, быть может, обвенчает нас в своей часовне в Тюильри накануне моего отъезда.
От восторга у Марианины перехватило дыхание!
Однако не следует забывать, что во время свидания генерала с Бонапартом Туллиус передал тому все документы, относящиеся к исполинскому старцу. Просмотрев бумаги и пробежав глазами описание, приведенное нами в начале повествования, Наполеон улыбнулся Беренгельду своей загадочной улыбкой. Как все великие люди, Бонапарт был суеверен, и улыбка его скрывала сотни мыслей… Знал ли он о таинственных талантах Беренгельда-Столетнего Старца, желал ли он воспользоваться ими? Нам об этом ничего не известно; генерал же, задавшийся этим вопросом, более не слышал, чтобы Бонапарт заводил разговор о загадочном старце.