Наконец случилось событие, необычайно обрадовавшее Марианину: по вине немецкого двора возникло некое препятствие, приостановившее приготовления императора к отъезду, и девушка вновь стала надеяться успеть обвенчаться с Беренгельдом. Туллиус разделял ее надежду, ибо был уверен, что отъезд Бонапарта отложится на долгий срок. Впрочем, монарх думал иначе: он воображал, что одного росчерка пера, сделанного его всемогущей рукой на документе во дворце в Б***, будет достаточно для устранения любых препятствий. Итак, вообразим же себе небесное блаженство нежной Марианины: она перестала спать, сердце ее ежеминутно трепетало в когтях жестокого и сладостного волнения; с каждым днем срок, отпущенный законом на раздумья, становился все короче и короче. Девушка живейшим образом напоминала Тантала, пытавшегося ежеминутно утолить свою жажду.
Наконец настал долгожданный день. К завтраку все собрались в роскошной обеденной зале особняка генерала; каждый радовался скорому счастью влюбленных. Казалось, что сама богиня наслаждения разливает вино, шутит, подсказывает слова любви и направляет томительные взоры… Неожиданно входит адъютант Бонапарта и, держа в руке шляпу, приветствует собравшихся.
— Генерал, — говорит он, — его величество послал меня сообщить вам, что препятствия, возведенные придворными интриганами из Б***, устранены благодаря искусству нашего посланника.
— И что же? — дрожащим голосом спрашивает внезапно побледневшая Марианина.
— Генерал, император уезжает в четыре часа, место в его карете ждет вас; по дороге он проинструктирует вас относительно ваших будущих обязанностей. Военные действия начнет армейский корпус, командовать которым будете вы…
Адъютант удаляется; слышно, как по двору стучат копыта его помчавшегося галопом коня.
Какой резкий поворот от величайшей радости к величайшей печали! У Марианины не было сил проклинать ловкость ученого дипломата, не было времени измышлять веские причины, препятствующие отъезду любимого: она, как подкошенная, упала на грудь генерала и затихла — бледная, раздавленная, словно нежный лепесток белой розы, брошенный порывом ветра на ствол дуба. Она не сокрушалась, не плакала, она просто не осмеливалась взглянуть на Туллиуса.
Генерал горестно смотрел на Верино: старик не проронил ни слова. Хрупкая богиня наслаждения, только что оживлявшая своим милым присутствием маленькое общество, упорхнула в далекие края, а на ее место явилось горе и тотчас почувствовало себя полноправной хозяйкой!..
Когда Туллиус попытался высвободиться из объятий Марианины, девушка приподняла свою благородную головку и испуганно вскрикнула.
— Друг мой, разреши мне последовать за тобой! — воскликнула она; отчаяние мешало ей плакать.
— Это невозможно, Марианина, император этого не позволит.
— Недорого же этот господин ценит свое слово! — воскликнул Верино.
— Но, — не обратив внимания на слова старого республиканца, продолжал генерал, — как только наша армия одержит блистательную победу, я тотчас же вернусь.
— Как знать, увидимся ли мы снова… — печально произнесла Марианина. — В эту неделю я была счастлива как никогда в жизни и теперь боюсь, как бы капризница-судьба не вздумала разлучить нас навеки!
Как описать взоры, которыми обменивались влюбленные, готовясь к отъезду?
Когда генерал, уже в дорожном платье, сжал Марианину в своих объятиях и запечатлел на ее побледневших губах прощальный поцелуй, она не выдержала и зарыдала; руки ее, обнимавшие Туллиуса, словно закоченели: они не хотели разжиматься и отпускать его.
Страшные предчувствия, обуревавшие Марианину, набросили на их прощание покров страдания, отчего оно стало еще более тягостным.
— Помни, Туллиус, — говорила девушка генералу, — помни о том, о чем нашептывает мне сердце!
— Марианина, забудь о предрассудках, верить в них — удел слабых, — отвечал Беренгельд и, посадив ее к себе на колени, принялся ласкать ее прекрасные волосы, шепча долгие и страстные слова любви и утешения.
Она поверила ему, как всегда верила всему, что он говорил; когда же он сел в карету и приказал везти его в Тюильри, она бросилась к своей коляске, восклицая:
— Я хочу до последней секунды быть с тобой! Увы, не знаю почему, но я чувствую, что вижу тебя в последний раз.
Два экипажа въехали во двор Тюильри; возлюбленная Беренгельда, бросив укоризненный взгляд на государя, кротко улыбнувшегося ей в ответ, в последний раз наслаждалась видом своего отважного воина. Кучер хлестнул лошадей, и императорская карета тронулась с места.