Да будет всем известно, что мы, Марсель, купеческий прево, и эшевены города Парижа, во избежание величайших скандалов и бед, каковые бы немедля приключились в оном городе, забрали и изъяли шестьдесят ящиков болтов двухфутовых, шестьдесят ящиков болтов семифутовых, сорок ящиков виретонов, шестьдесят арбалетов по два-три фута, двенадцать арбалетов с воротом, триста толстых болтов для стрельбы из оных арбалетов, двенадцать фонарей и двести круглых щитов, двадцать пять павез, три пушки ручных, то есть с ложей, две пушки без ложи, шесть фунтов пороха для стрельбы из пушек, одну катушку, один оспье, пятьсот стрел для арбалетов с воротом, двадцать пять копий и один моток веревки, дабы делать тетивы для арбалетов.
В тот же день Этьен Марсель отослал регенту Карлу со специальным гонцом письмо, больше походившее на ультиматум, чем на оправдание.
Ваш парижский народ весьма ропщет на Вас и Ваше правление…
Он очень хорошо знает, — писал он, — чем объясняется все и, в частности, напрасная попытка вывезти в Мо стрелковое оружие из Лувра. Он вполне догадывается, какие советы дали регенту.
Сир, кто угодно, хоть бы и сеньор сего замка, может бахвалиться, что грозен для этих парижских мерзавцев, и многие близ него могут грызть ногти от нетерпения…
Если Вам угодно знать, сеньор, добрые парижане не считают себя мерзавцами, они достойны и верны, таковыми Вы их нашли и найдете. Но они говорят: мерзавцы те, кто творит мерзости.
Дофин продолжал свою поездку. Настоящий отпор он встретил только в Амьене. Этот город открыто объявил, что поддерживает парижан; он передал, что перед регентом ворота не откроются. Тот предпочел не настаивать и не поехал дальше Корби.
Именно тогда Карл, чтобы организовать совместную акцию провинций против Парижа, 4 мая созвал Штаты в Компьене. То, что делегаты добрых городов согласились там заседать, даром что что раньше приняли решение никогда не заседать вне Парижа, встревожило Этьена Марселя и его сторонников.
Купеческий прево попытался начать переговоры о мире. Он отправил к регенту короля Наваррского, затем делегацию магистров университета. Регент был непреклонен: он очень хорошо знает, что не весь город виновен, но совершены преступления, которых он простить не может. Пусть ему выдадут пять-десять заправил, а там будет видно. В те же дни он подтвердил Штатам Компьеня свое желание поддерживать реформы. Все было понятно: да, реформы — в той мере, в какой они обуславливают финансовую помощь, но для вождей парижской революции — веревка.
Марсель тоже это понял. Он велел укрепить городскую стену, проводить учения для ополчения. Двух нотаблей, главного королевского плотника и смотрителя Большого моста, четвертовали на Гревской площади по обвинению в том, что они организовали заговор с целью открыть ворота людям регента Карла.
Горожане были в смятении. Общую тревогу вызвало то, что во время казни на палача Рауле напал припадок эпилепсии.
Он упал и начал корчиться от жестокого страдания, так что изо рта у него пошла пена. Оттого многие в парижском народе роптали, говоря, что это чудо и что казнью безвинных прогневили Бога.
В середине мая 1358 г. ситуация казалось безвыходной. Регент мог брать столицу на измор, но захватить ее не мог. Этьен Марсель мог держаться в Париже, но убедить королевство не мог. Король Наваррский выказывал симпатию к парижанам, но помогал им мало. Кстати, его войска отчасти были иностранными, и парижане не слишком желали впускать в город наваррцев и англичан, не представляя, как потом удастся их выставить. Что касается других городов, то большинство из них колебалось, не зная, к тому или к другому лагерю примкнуть.
ЖакерияСобытия ускорил случай. Ведь не может быть ничего более случайного, чем такое совпадение: в то же время разразилось совсем другое восстание — крестьян области Бовези. Жакерия, вспыхнувшая в результате местного инцидента в Сен-Лё-д'Эссеран в области Валуа 28 мая 1358 г., имела лишь очень косвенное отношение к тому, что уже двадцать лет волновало Францию и Париж, Штаты Лангедойля и «Дом с колоннами» на Гревской площади.
Она могла бы стать восстанием и против установленного порядка, гарантом и одновременно символом которого был регент. Годом раньше, может быть. Жакерия и была бы таким восстанием. В мае 1358 г. она случилась как раз кстати, чтобы помочь реакции консолидироваться, к выгоде того же регента.
Всех, кто после поражения осложнял жизнь дофину Карлу, объединяло одно, о чем они не знали и догадались только в конце этой весны: все они, кроме Этьена Марселя с его застарелой личной ненавистью, входили в число людей, которых «жаки» хотели уничтожить. Нотабли, считавшие себя сторонниками реформы, с ужасом обнаруживали, что есть другие представления о реформе, на другом уровне, и что борьба за эту другую реформу в первую очередь сводится к тому, чтобы вешать, сажать на кол, жечь заживо их самих — их, кто два года только и говорил, что о реформе. Толкая в объятия гаранта старого порядка всевозможных нотаблей, для которых проводить реформу значило просто обеспечить себе власть, «жаки», так и не догадавшись об этом, обеспечат победу регенту Карлу.