Коль скоро теперь сам король объявлял о своих потребностях и предписывал общую сумму, которую надо собрать, то можно сказать, что налог стал постоянным. Но это не значит, что мнение податных людей более не принималось в расчет нигде и никогда. Лангедок, с населением которого по стечению обстоятельств приходилось иметь дело отдельно, ревниво сохранял свои отдельные Штаты; в 1423 г. король попытался было обложить южные сенешальства налогом, соразмерным тому, что вотировали депутаты Лангедойля, но после бурных протестов заинтересованных лиц был вынужден в 1428 г. взять на себя обязательство каждый раз запрашивать лангедокских депутатов, прежде чем взимать там налог. Таким образом, здесь продолжались частые, минимум ежегодные собрания, где депутаты, изложив наказы, которые в большей или меньшей степени учитывались, доставляли себе удовольствие поворчать в ответ на просьбы королевских наместников, а потом приступали к распределению субсидии между епархиями провинции. Но поскольку компетенция Штатов Лангедока распространялась только на один регион, в целом не столь большой, то они все в большей мере приобретали облик местной ассамблеи, которая старалась лишь защитить свои частные интересы и потому не представляла большой опасности для центральных властей монархии.
Ведь, действительно, были еще и местные Штаты, даже в доменах короны, и порой их созывали для решения вопросов срочных и имевших местное значение. Так, Штаты Шампани в 1431 г. выделили деньги, необходимые для содержания королевских гарнизонов в этой недавно отвоеванной провинции; Штаты Иль-де-Франса в 1436 г. дали возможность осадить Крей, обеспечив нужды осаждавших. В других местах от них добивались вотирования экстраординарных субсидий, всегда для ограниченной территории и на определенное время, обычно имевших вид дополнительной тальи; они распределяли эти налоги сами либо контролировали назначение делегатов. Но все это были исключительные случаи, которые после прекращения деятельности Штатов Лангедойля встречались все реже. Остались лишь более сильные и более регулярно созывавшиеся ассамблеи крупных фьефов, потому что распоряжавшиеся там принцы нуждались в них для выделения себе добровольных пожалований, местных эда или тальи, которые шли в казну не короля, а самого магната. А поскольку королевская власть по мере поглощения этих провинций доменом постарается открыто не ущемлять местных привилегий, она заботливо сохранит на этих землях институт Штатов, то есть Лангедок станет примером для Дофине — провинции, в этом отношении приравненной к крупному фьефу, для Артуа, Прованса, а позже и для Бретани; бывший Лангедойль, после исчезновения своих штатов ставший «pays Selections», будет стянут поясом из «pays d'Etats», сохранивших свои провинциальные ассамблеи.
Хотя вряд ли можно сказать, что у Карла VII была продуманная и логичная концепция финансовой «реформы», по отношению к комплексу мер, предпринятых в военной сфере, термин «реформа» вполне пригоден.
Надо признать, что ситуация здесь была катастрофической и требовала принятия экстренных мер. Франко-бургундское примирение далеко не принесло мира истерзанной стране: лишив дела множество наемников, которым до сих пор и в том, и в другом лагерях платили очень плохо, оно побудило эти изголодавшиеся шайки разбрестись по всему королевству. Государство, слишком бедное, чтобы взять их к себе на жалованье и бросить на последние бастионы ланкастерского владычества, было не в состоянии даже изгнать их из провинций, которые они грабили. Похоже, что в стране, изнуренной двадцатью годами войны, их бесчинства были еще ужаснее, чем при Иоанне Добром. Рассказы хронистов, изобилующие жуткими подробностями, полностью подтверждаются документальными жалобами, сохранившимися в архивах: здесь было все — грабежи, поджоги, истязания, насилия, резня. «Живодеров» не останавливало ничто, кроме разве что городских стен, которых они не могли взять приступом. Их не волновал даже собственный завтрашний день: ради сиюминутной, преходящей выгоды они устраивали бессмысленные разорения. От их постоянных налетов деревня пустела, и нищета порождала нищету. Это бедствие поочередно испытали все провинции королевства, и не только те, что раньше были театром военных действий, но и другие, которым разбойники отдавали предпочтение как менее обедневшим. «Живодеров» видели в Лангедоке, в Альбижуа, в Оверни, в Берри; они хлынули в Бургундию и творили грабежи даже за границей — в Лотарингии, в Эльзасе, где их все еще называли арманьяками. Их капитаны, обогатившиеся за время долгих кампаний, пренебрегали королевскими приказами: так, Перрине Грессар, прежде тративший всю энергию на службу англо-бургундскому делу, отказался сдать Ла-Шарите королю Франции; эту проблему решили, назначив его капитаном на службе Карла VII. Стремления других простирались дальше: бывшие соратники Девы, такие, как Ла Гир и Ксентрай, «работали на себя», при этом продолжая занимать официальные должности, — например, Ксентрай был сначала сенешалем Лимузена, а потом бальи провинции Берри. Арагонец Франсуа де Сюрьенн продолжал воевать на стороне англичан, получая щедрое жалованье из Нормандии; бастард Бурбонский разорял центральные провинции, пока наконец не кончил жизнь на эшафоте. Самый опасный из всех, кастилец Родриго де Вильяндрандо, долго творил свои преступления в условиях полнейшей безнаказанности.
Прежде всего власти попытались восстановить дисциплину в «компаниях», которые утверждали, что сражаются за короля. За это дело пришлось браться несколько раз: предписания Карла VII в этой области вновь появились в 1431 г., а потом в 1439 г. Ноябрьский ордонанс 1439 г., более жесткий, в принципе вводил монопольное право короля на набор солдат, ограничивал численность «компаний» сотней человек и пытался посадить их на места в качестве гарнизонов. Все эти приказы вовсе не исполнялись сразу же. Но более строгий контроль за численностью отрядов со стороны военных властей — коннетабля и маршалов, примерное наказание нарушителей, а главное — более гарантированная и регулярная оплата очень благотворно повлияли на восстановление порядка и ослабление поборов и грабежей.
Если бы после Турского перемирия 1444 г. вся армия была распущена, как это обычно делалось прежде в подобных случаях, в королевство хлынули бы новые банды голодных рутьеров. Принципиальное нововведение состояло в том, что власть теперь не дожидалась разрыва перемирия, чтобы произвести набор новых контингентов, а содержала в ожидании войны сравнительно крупные вооруженные силы. Прежде всего она избавилась от всех беспокойных элементов; отобрав лучшее из того, что осталось, король сформировал крупные воинские части, быстро получившие известность под названием «королевских ордонансных рот» (compagnies de l'ordonnance du roi), каждая из которых состояла из ста комплектных «копий» (lances), включавших по одному тяжелому коннику (homme d'armes) и пяти более легко вооруженных воинов. Пусть не каждое «копье» достигало такой численности, но, во всяком случае, рот обычно было двадцать либо немногим больше или меньше. В следующем, 1446 г. эту реформу распространили и на Лангедок, который должен был поставить еще пять рот. Теперь еще до возобновления войны можно было набирать и другие контингента, хуже вооруженные и укомплектованные, — «роты малого ордонанса». Впервые в истории западноевропейских королевств суверен мог набрать, снарядить и содержать в течение всего мирного периода кавалерию численностью не менее пятнадцати тысяч бойцов, рассеянную в виде гарнизонов по всему королевству. Каждый город и каждый округ должен был принять на постой определенное число «копий». Обязанность их содержать возлагалась на жителей. Чтобы откупиться от нее, податные люди должны были выплачивать налог «на содержание воинов», и хоть он добавлялся к талье, очень тяжелой и самой по себе, платили его беспрекословно — настолько население прочувствовало пользу от этой военной политики, направленной одновременно против рутьеров, грабителей и всех врагов короля.