От неожиданного звука трубы Томас подскочил. Теперь все французские барабанщики и трубачи взялись за дело, создав полную какофонию, и генуэзцы снова двинулись вперед. Они поднимались по английскому склону, их лица казались пятнами в обрамлении серых шлемов. Французские всадники спускались с холма, но медленно, словно смакуя приказ к атаке.
— С нами Бог! — крикнул отец Хобб.
Он стоял в позе лучника, вытянув левую руку вперед, и Томас увидел, что его ноги босы.
— Что случилось с вашими сапогами, святой отец?
— Одному бедному мальчику они были нужны больше, чем мне. А я добуду себе пару французских.
Томас пригладил оперение на первой стреле.
— Погодите! — крикнул Уилл Скит. — Погодите!
Из английского строя выбежал пес, и его владелец звал его обратно, а через мгновение уже все лучники выкрикивали собачье имя:
— Кусака! Кусака! Сюда, негодяй! Кусака!
— Тихо! — проревел Уилл Скит, а пес в полном замешательстве убежал в сторону неприятеля.
Справа от Томаса, за строем, пушкари с дымящимися фитилями присели у телег. Лучники поднялись на повозки, слегка натянув луки. Графу Нортгемптонскому пришлось подойти и встать среди стрелков.
— Вам не следует быть здесь, милорд, — сказал Уилл Скит.
— Едва король произвел его в рыцари, он сразу возомнил, что может мне приказывать! — проворчал граф.
Стрелки усмехнулись.
— Не убивай всех латников, Уилл, — продолжал граф. — Оставь несколько для наших неуклюжих мечей.
— У вас еще будет возможность повоевать, — мрачно проговорил Уилл Скит. — Погодите! — снова крикнул он лучникам. — Погодите!
Генуэзцы наступали с воинственным криком, хотя их голоса почти заглушал громкий барабанный бой и неистовые звуки трубы. Кусака несся назад к англичанам, и, когда пес наконец укрылся за строем, раздались веселые возгласы.
— Не тратьте понапрасну чертовы стрелы, — напоминал Уилл Скит. — Цельтесь хорошенько, как вас учила мама.
Генуэзцы подошли на расстояние выстрела, но ни одной стрелы пока не вылетело. Арбалетчики в красно-зеленых камзолах все приближались, чуть пригнувшись на подъеме. Они шли не прямо на англичан, а немного под углом, и это означало, что правый фланг английского строя, где стоял Томас, попадет под удар первым. К тому же в этом месте склон был самым пологим, и Томас с замиранием сердца понял, что, похоже, окажется в гуще сражения. Тут генуэзцы остановились, выровняли линию и издали боевой клич.
— Слишком рано, — пробормотал граф.
Арбалетчики встали в позицию для стрельбы. Они направили арбалеты вверх, намереваясь обрушить на английский строй смертоносный дождь.
— Натянуть! — скомандовал Скит, и у Томаса заколотилось сердце, когда он оттянул до правого уха шероховатую тетиву.
Он выбрал человека во вражеском строю, расположил конец стрелы прямо между ним и своим правым глазом, отвел лук чуть вправо, чтобы компенсировать отклонение, потом поднял левую руку и вновь отодвинул его, учитывая направление ветра. Ему не приходилось думать о прицеливании, все делалось инстинктивно, и все же он нервничал, и на правой ноге подрагивала мышца. Из английского строя не доносилось ни звука, а арбалетчики кричали, и барабанный бой оглушал. Генуэзцы напоминали красно-зеленые статуи.
— Стреляйте, ублюдки, — пробормотал кто-то, и генуэзцы повиновались.
В небо взлетели шесть тысяч коротких арбалетных стрел.
— Пора, — удивительно тихо проговорил Уилл. И полетели английские стрелы.
Элеонора скрючилась у повозки с пожитками лучников. Тут было три-четыре десятка других женщин, многие с детьми, и все вздрагивали при звуке труб, барабанного боя и отдаленных криков. Почти все женщины были француженки или бретонки, но никто из них не жаждал победы французов, потому что на зеленом холме стояли их английские мужчины.
Элеонора молилась за Томаса, Уилла Скита и своего отца. Обоз стоял под гребнем холма, и она не могла видеть, что делается на поле боя, но слышала глубокий, резкий свист английских тетив, а потом шелест оперения, звук тысяч летящих стрел, и ее охватила дрожь. Привязанная к повозке собака, одна из множества бездомных, нашедших приют у лучников, заскулила. Элеонора погладила ее и сказала:
— Ночью будет мясо.