Граф раздраженно взглянул на него и Томаса, а потом снова на сэра Саймона.
— Если графиня сражалась против нас на стенах, то я восхищаюсь ее силой духа. Что касается остального...
Он замолчал и вздохнул.
Бела посмотрел на него в ожидании, а сэр Саймон с подозрением.
— Два корабля, — объявил граф, — являются военной добычей и будут проданы в Англии или же поступят на службу королю, а вы, сэр Саймон, получите треть их стоимости.
Такое правило соответствовало закону. Одну треть получит король, одну треть — граф, а остальное достанется захватившему добычу.
— Что касается меча и доспехов...
Граф снова замолк. Он спас графиню от надругательства, и она ему нравилась. Он видел страдание на ее лице и слышал ее страстные жалобы, что у нее ничего не осталось от мужа, кроме драгоценных доспехов и прекрасного меча. Но такие вещи по самой своей природе являлись законным военным трофеем.
— Доспехи, оружие и кони — ваши, сэр Саймон, — сказал он, сожалея о таком решении, но зная, что оно справедливо. — Что касается ребенка, я объявляю над ним покровительство английской короны, а когда он достигнет должного возраста, то сам сможет решить, кому присягнуть в вассальной верности.
Граф взглянул на секретарей, удостоверяясь, что они записывают его решение.
— Вы говорите, что хотите встать на постой в доме вдовы? — спросил он сэра Саймона.
— Я захватил его, — коротко ответил тот.
— И, как я слышал, разграбили до основания, — холодно заметил граф. — Графиня заявляет, что вы похитили ее деньги.
— Она лжет. — Сэр Саймон принял возмущенный вид. — Лжет, милорд, лжет!
Граф сомневался в этом, но вряд ли он мог бы обвинить рыцаря во лжи, не вызвав этим поединка. Уильям Богун никого не боялся, кроме своего короля, но ему не хотелось биться из-за такого пустяка. Он решил замять это и продолжил:
— Однако я обещал даме защиту против притеснений. — С этими словами он пристально посмотрел на сэра Саймона, а потом перевел взгляд на Уилла Скита и перешел на английский: — Ты бы хотел держать своих людей всех вместе, Уилл?
— Хотел бы, милорд.
— Тогда занимайте дом вдовы. И обращайтесь с ней почтительно, ты слышишь? Почтительно! Скажи это своим людям, Уилл!
Скит кивнул.
— Кто к ней прикоснется, тому я отрежу уши, милорд.
— Не уши, Уилл. Отрежь что-нибудь более соответствующее. Сэр Саймон покажет вам дом, а вы, сэр Саймон, — граф снова перешел на французский, — найдете себе ночлег где-нибудь в другом месте.
Рыцарь открыл было рот, но один лишь взгляд графа заставил его замолчать. Вперед вышел новый проситель, желая получить возмещение за разграбленный винный погреб. Но граф направил его к секретарям, чтобы те записали жалобы на пергамент и граф мог бы прочесть их позже, если найдет время, в чем сам сомневался.
Затем он подозвал к себе Томаса.
— Должен поблагодарить тебя, Томас из Хуктона.
— Поблагодарить меня, милорд?
Граф улыбнулся.
— Это ты нашел способ проникнуть в город, когда все прочие наши попытки кончились неудачей.
Томас покраснел.
— Рад стараться, милорд.
— Можешь просить награду. Таков обычай. Томас пожал плечами.
— Я и так счастлив, милорд.
— Значит, ты счастливчик, Томас. Но я запомню, что в долгу перед тобой. И тебе спасибо, Уилл.
Уилл Скит ухмыльнулся.
— Если этот рехнувшийся осел не хочет награды, то я ее возьму.
Графу пришлись по душе его слова.
— В награду, Уилл, я оставляю тебя здесь. Даю тебе все вновь захваченные окрестности на опустошение. Клянусь, скоро ты станешь богаче меня. — Он встал. — Сэр Саймон проводит вас на постой.
Как ни унизителен для сэра Саймона был приказ исполнить роль проводника, рыцарь не проявил никакой досады и подчинился — возможно, ища новой возможности встретиться с Жанеттой — и в полдень повел Уилла Скита и его стрелков по улицам к большому дому у реки. Он облачился в новые доспехи и не надел плаща, так что полированные пластины и золотая чеканка ярко сияли на скупом зимнем солнце. Въезжая в ворота, сэр Саймон пригнул голову в шлеме, и тут же из двери кухни, что слева примыкала к воротам, выскочила Жанетта.
— Убирайтесь! — закричала она по-французски. — Убирайтесь!
Томас, следовавший прямо за сэром Саймоном, уставился на нее. Это и в самом деле была Черная Пташка. Вблизи столь нее прекрасная, как и в те минуты, когда она стояла на городской стене.
— Убирайтесь! Все убирайтесь! — кричала она, уперев руки в бока.