Верховой латник со значком графа Уорвикского, изображавшим медведя и зазубренный посох, криком приказал стрелкам отступать. Сам граф находился в городе, его послал король, чтобы вывести стрелков из стихийно вспыхнувшего боя, но они не хотели слушать. Французы смеялись над ними, убивали их, и тем сильнее опьяневшим от крови лучникам хотелось прорвать защиту моста и насладиться богатствами Кана, — так хотелось, что они под летящими с дымного неба стрелами все заполняли и заполняли дорогу. Задние напирали на передних, которые гибли под французскими копьями и мечами.
Французы брали верх. Стрелы их арбалетов впивались в толпу англичан. Передние из нападавших пятились, пытаясь выбраться из побоища. Но задние все напирали, а оказавшиеся в середине, чтобы их не задавили насмерть, проломили деревянное ограждение и вырвались на узкую полоску земли между рекой и городской стеной. За ними следовали другие.
Томас все сидел на корточках на паперти, время от времени посылая стрелы в сторону сторожевой башни, но сгустившийся дым висел, словно туман, и цель была едва заметна. Томас видел, как стрелки устремились с моста на узкий берег реки, но не последовал за ними: это казалось ему еще одним способом самоубийства. Они попали в ловушку, зажатые между высокой городской стеной и бурной рекой. Вдоль дальнего берега выстроились корабли, откуда арбалетчики, не скупясь, посылали стрелы в эти привлекательные мишени.
Отступление стрелков на берег открыло путь к баррикаде, и вновь прибывшие, кто еще не видел резни первых атак, вступили в бой. Какой-то хобелар сумел взобраться на перевернутую повозку и колол врагов коротким копьем. Из груди его торчали арбалетные стрелы, но он все орал и колол и продолжал сражаться, даже когда французский латник выпустил ему кишки. Они вывалились наружу, но он нашел в себе силы поднять копье и нанести последний удар, прежде чем рухнул на защитников. Полдюжины лучников пытались разобрать баррикаду, другие сбрасывали с моста мертвых, чтобы освободить путь. Одного солдата бросили в воду еще живым, и он отчаянно кричал, падая.
— Назад, собаки, назад!
Граф Уорвикский явился в этот хаос, размахивая маршальским жезлом.
Трубач графа протрубил отступление, а французы подали сигнал к атаке — череду волнующих кровь нот, — и англичане с валлийцами подчинились французскому, а не английскому сигналу. Еще многие — сотни — хлынули в старый город, скрываясь от констеблей графа Уорвикского, и столпились на мосту. Там, не в состоянии преодолеть баррикаду, они были вынуждены соскакивать на берег, откуда стреляли из лука в арбалетчиков на баржах. Люди графа Уорвикского стали оттеснять стрелков с улицы, ведущей к мосту, но на место каждого оттесненного приходилось двое подошедших позднее.
Толпа канских горожан, некоторые вооруженные дубинами, ждала за сторожевой башней нового боя, если атакующие когда-нибудь преодолеют баррикаду. Английское войско охватило какое-то безумие — все ринулись на слишком хорошо защищенный мост. Люди с криками бежали навстречу смерти, а за ними мчались все новые и новые. Граф Уорвикский ревел им, чтобы отступили. Его никто не слышал. Потом с берега донесся оглушительный вызывающий крик. Томас сошел с паперти, чтобы посмотреть, и увидел, как несколько человек пытаются перейти реку Одон вброд. И им это удалось. Лето было засушливое, вода в самом глубоком месте доходила лишь до груди. Уже десятки англичан пустились в реку. Уклонившись от двух графских констеблей, Томас перепрыгнул через остатки ограждения и соскользнул на сплошь утыканный арбалетными стрелами берег. Сюда стекали городские нечистоты, и воняло дерьмом. В реку зашла дюжина валлийских хобеларов, и Томас присоединился к ним, держа лук над головой, чтобы не замочить тетиву. Арбалетчикам на барже пришлось показаться из-за планшира и стоя стрелять в идущих через реку. Они сразу превратились в легкие мишени для лучников, оставшихся на берегу.