Выйдя на набережные Сены, император и король вступили на Большой мост. Самый большой мост средневекового Парижа представлял собой узкую улицу, по обеим сторонам которой располагались лавки ювелиров и менял. Он привел кавалькаду на остров Сите, ядро Парижа с римских времен. В центре острова располагался густонаселенный квартал, состоящий из массы церквей и часовен, окруженных лачугами и темными грязными переулками, над которыми с востока возвышались башни собора Нотр-Дам, а с запада — высокие стены и шпили королевского дворца. На южном конце моста возвышалась квадратная башня дворца, построенная за полвека до этого, чьи часы, отбивающие интервалы дня, были слышны на весь Париж. Обнесенный стеной дворец занимал всю западную часть Сите, примерно треть острова. Здесь происходили самые жуткие события восстаний 1350-х годов. Карл V, ставший свидетелем самого страшного из них, возненавидел это место и в самом начале своего правления оставил его судьям, юристам и чиновникам. Но дворец, как и прежде, оставался одним из главных театров для великих государственных событий. Король и император проехали под сторожевой башней напротив Рю де ла Вьей-Драпери, одной из самых древних улиц средневекового Парижа, сегодня погребенной под безликими зданиями Префектуры полиции и Торгового суда. Здесь императора развлекали на пиру в Большом зале, самом большом зале Западной Европы, в нишах на стенах которого возвышались раскрашенные статуи королей Франции от Хлодвига до Филиппа IV Красивого[2].
Париж, в котором постоянно проживало около 200.000 человек, а также масса бесчисленных бродяг из всех других частей Франции, был самым густонаселенным городом Европы и почти наверняка самым богатым. Писавший в 1430-х годах в городе, разграбленном в результате ожесточенной гражданской войны, покинутом монархией и дворянством и занятом солдатами и чиновниками иностранной державы, стареющий профессиональный писец вспоминал государственный визит императора как высшую точку утраченного величия столицы. Этому человеку нужно было напомнить своим читателям, что Париж когда-то был центром политического мира, гудящим от сплетен и украшенным символами власти; где короли Франции, Наварры и Сицилии проводили большую часть своего времени; где они соседствовали с принцами, герцогами, графами и епископами; где армия лучших ремесленников Франции трудилась, чтобы удовлетворить их аппетит к роскоши; где лучшие ученые и ораторы христианства жили в разветвленных зданиях Нотр-Дам, колледжах и монастырях левого берега; где поток людей, пересекающих Большой мост, был почти непрекращающимся; где сокровищницы церквей стоили целых королевств, а улицы предлагали "больше богатства и чудес, больше церемоний и волнений, чем может перечислить любой человек". Жильбер де Мец[3] был не единственным, кто с ностальгией вспоминал эти сцены. Несчастье порождает миф. Одним из тех, кто встречал византийского императора, был дядя французского короля, Людовик II герцог Бурбонский. Три десятилетия спустя, когда старый знаменосец Людовика надиктовывал свои мемуары, он тоже вспоминал визит Мануила II как символический момент перед началом гражданской войны, когда "мир и удача царили во Франции", а страна находилась на пике своего могущества и влияния. Другой пожилой автор мемуаров 1430-х годов, Персеваль де Каньи, который был оруженосцем графа Алансонского, вспоминал это время как время, когда парижане спокойно спали в своих постелях, хотя на стенах не было дозоров, а городские ворота оставались открытыми днем и ночью. Даже шестнадцатилетний Жиль де Бувье[4], будущий Беррийский герольд, считал, что "в тот час благородное королевство Франция и добрый город Париж наслаждались могуществом, славой, честью и богатством, превосходящими все христианские королевства"[5].
3
Жильбер де Мец (фр.
4
Жиль де Бувье Берри (фр.
5
Guillebert de Metz, 'Description', 160, 232–4; Chron. Bourbon, 269–70; Cagny, Chron., 127–8; Héraut Berry, Chron., 3.