Длительная история народной ксенофобии в Англии, вероятно, достигла наибольшей силы в XV веке. Чешский путешественник Зденек Лев из Рожмитала, объехавший Европу в 1460-х годах, был в Англии совсем недолго, но достаточно, чтобы понять, что англичане под маской вежливости вероломны и враждебны. Традиционно враждебное отношение к иностранцам исходило из Лондона. Основными мишенями были иностранцы из деловых кругов, обосновавшиеся в городе, и ремесленники-иммигранты, сосредоточенные в районе Саутварк, расположенном за рекой. Лондонские толпы и обе Палаты Парламента обвиняли иностранцев в недобросовестной коммерческой деятельности, шпионаже, распространении чуждой религиозной идеологии, распущенности нравов и различных видах антиобщественного поведения. Это давнее неприязненное отношение к чужакам само по себе не было связано с войной, но война его обострила и углубила. Не случайно Лондон стал ареной столь бурного ликования после побед Англии и гнева после поражений. Черный принц после Пуатье и Генрих V после Азенкура были приняты здесь с экстравагантным поклонением, которое легко перешло в ярость во времена их менее удачливых преемников. Именно в этом политически наэлектризованном городе, с его плотным населением, непостоянными толпами и близостью к центру власти, Хамфри, герцог Глостер, нашел наиболее ярых сторонников своей агрессивной военной политики, а Ричард, герцог Йорк — своей атаки на правительство после потери Нормандии. Лондон лидировал, но не в одиночку. Кентские толпы, ворвавшиеся в город в 1450 г., портсмутские мятежники, убившие Адама Молейнса, жители Уилтшира, линчевавшие Уильяма Эйскоу, и глостерские бунтовщики, разграбившие аббатство Реджинальда Боулерса, были движимы одними и теми же побуждениями. Завоевания Эдуарда III и Генриха V стали эталоном, по которому оценивались достижения последующих королей. Вырос миф о непобедимости и предательстве, который никогда не признавал пределов, которых можно достичь только военными действиями. Спустя полвека после потери Нормандии ученый Роберт Гаген, дважды приезжавший в Англию с французскими посольствами, был поражен "завистливой ненавистью", с которой он там столкнулся. Он сообщал, что англичане до сих пор обучают своих сыновей стрельбе из лука, устанавливая мишень и говоря: "Давай, сынок, учись, как поразить и убить француза"[1070].
Для большинства французов война была гораздо более горьким и непосредственным опытом, чем для англичан. Судьба горожан, зарезанных на улицах взятых штурмом городов, или разбитых пехотинцев и лагерных слуг, которых тысячами рубили всадники, когда они бежали с поля боя, или крестьян и купцов, убитых или похищенных вольными разбойниками, — все это поражало даже мир, привыкший к насилию. Крестьяне и горожане жестоко мстили солдатам, которых они заставали врасплох или в одиночку. В XIV веке ненависть жертв к своим угнетателям обычно была направлена против воюющих сторон в целом и отражала классовый антагонизм в той же мере, что и национальный. Это стало ортодоксальной точкой зрения современных моралистов, которые осуждали все рыцарское сословие, не выделяя при этом англичан. Но в XV веке слово "англичанин" стал синонимом слова "враг". Присутствие в северной Франции после 1417 г. постоянной английской армии и сети постоянных английских гарнизонов неизбежно подчеркивало национальный характер этого противоборства. Классический стереотип мускулистого, светловолосого, много пьющего и говорящего на непонятном языке англичанина зародился в более старые времена, но в эти годы он приобрел свою особую актуальность. Как и всякая карикатура, он был преувеличен, но узнаваем. Но если в карикатуре часто присутствует элемент аффектации, то в полемической литературе XV века его не было. В трактате, представленном Карлу VII вскоре после изгнания англичан из Нормандии и Гаскони, англичане представлялись как вероломные, лживые, жестокие, жадные, надменные и преданные всем порокам плоти люди. По подсчетам другого памфлетиста, в войнах погибло более двух миллионов французов, не говоря уже о тех, кто пострадал от похищений, изнасилований и поджогов. "И все это произошло из-за гордыни этого жалкого поколения англичан". Они были "хищными волками, гордыми, напыщенными, лицемерами, бессовестными лжецами, тиранами и гонителями христианских душ, жаждущими человеческой крови, как хищные птицы"[1071].
Англичане оставили Франции шрамы от четырех десятилетий войны, последовавшей за вторжением Генриха V в 1415 году. Численность личного состава армий обеих сторон представляется незначительной. Одновременно во Франции не было более 15.000 английских солдат. Армии Карла VII никогда не превышали 20.000 человек и обычно были меньше. Однако подобные цифры дают неверное представление о масштабах военной деятельности. Реальная численность армий была как минимум вдвое больше, если учесть вооруженных пажей, боевых слуг и вспомогательный персонал. Кроме того, на спорной территории располагались важные гарнизоны и вольные компании, которые жили за счет окружающего населения и не фигурировали ни в каких платежных ведомостях. Влияние всех этих разрозненных сил усиливалось последовавшим за их приходом общим развалом общественного порядка, когда местные жители брали в руки оружие и из-за нищеты и безработицы занимались бандитизмом или пополняли компании рутьеров и живодеров.
1070
Rozmital, Travels, 61–2; *O. Cartellieri, Philipp der Kühne (1910), 152; Ormrod, Lambert et al., 60–1, 240–5; Waurin, Cron., iii, 96–7; Gaguin, Épistole et orationes, ed. L. Thuasne (1903), i, 86–7.
1071
N. Wright (1988), 80–95; Gauvard (1991), 535–40, 543–51, 556–7; Roch, 53–6; Sumption, ii, 328–31. Ненависть: Rickard, 163–79; Contamine (2009) [3], 207–14; Doudet, 84–8; Pons, L'honneur de la couronne, 68; Fribois, Abrégé, 134–5, 173–5.