До самых последних дней своей жизни Столетов поддерживал близкие отношения с Циолковским. Все эти годы он пытался добиться у официальных кругов одобрения проектов Циолковского, оказания поддержки изобретателю.
Свидетельство того, что Столетов относился с огромной заботой и вниманием к неизвестным людям, мы можем найти и в мемуарах Андрея Белого. Белый рассказывает об этом, как, впрочем, и всегда о Столетове, с насмешкой:
«У нас появлялся Столетов прередко, вполне неожиданно, безо всякого дела; и не один, а… в сопровождении неизвестного чудака… Приведенная Столетовым к отцу странная личность развертывала веер юродств; а Столетов, бывало, сидит, молчит и зорко наблюдает впечатление от юродств приведенной им к отцу личности; насладившись зрелищем изумления отца перед показанным ему чудачеством, профессор Столетов удаляется надолго и потом — как снег на голову: появляется с новым, никому неизвестным чудаком.
Почему-то явление Столетову чудаков вызывало в нем всегда ту же мысль: надо бы с чудаком зайти к профессору Бугаеву».
Чудаками, чуть ли не юродивыми казались ученым мужам безвестные русские самородки, которых находил Столетов.
«Без дипломов, без ученых степеней, а туда же — заниматься наукой!» — пожимали они плечами. Смелые мысли отпугивали их. Привыкнув топтаться на проторенных дорогах, что могли они понять в том, что выходило за круг привычных представлений!
Ведь даже гениального Циолковского педанты от науки считали чудаком!
«Еще бы не чудак! — думали они. — Дома нищета, беспросветная бедность, а этот человек занят какими-то «фантастическими проектами», мечтает о покорении воздуха, о полетах на другие планеты».
«Аэростат должен навсегда, силою вещей, остаться игрушкой ветров», — категорически зачеркивая проект дирижабля, отвечали Циолковскому деятели официальной науки.
Но Столетов с его живым умом, сам творец многих дерзновенных идей, понимал и Циолковского и многих других новаторов. Понимал и беззаветно устремлялся на помощь этим людям.
Александр Григорьевич находил время и для заботы о домашних.
Он много внимания и тепла уделял своим многочисленным племянникам. Николай Порфирьевич Губский, о котором мы уже говорили, вспоминал, что дядя Саша не забывал присылать книги своей сестре Варе. «Как только я выучился грамоте, — рассказывал Николай Порфирьевич, — так он мне обязательно в каждое рождество и каждую пасху дарил до конца его жизни книги. И какое понимание соответствующего возраста, какая чуткость к вкусам и эстетическим потребностям ребенка, подростка, юноши. Кажется, первая книжка была от него «Гулливер» с очень крупной печатью и многими картинками».
Квартира Столетова в восьмидесятые годы становится жилищем для многих ею племянников. Он внимательно, но не докучливо следит за их занятиями.
Он говорит, что занятиями в период экзаменов упущенною за год не поправить: «если ты не занимался в течение года, то теперь уже поздно. Каждый опытный экзаминатор сразу видит, проходил ли ты как следует курс, или наспех нахватался перед экзаменом». «У тебя когда экзамены?» — спрашивал он племянника. «Да вот, дядя, уже послезавтра. Надо кое-что подчитать». — «Ну так вот что: поедем сегодня в театр». Доставались билеты, и несчастный студент, думая о том, как бы не провалиться, отправлялся слушать оперу или драму, хотя ему было не до эстетических восприятий.
Не забывает Александр Григорьевич и о дочери своего любимого брата Николая, Зине. Ей он так же, как и детям сестры Вари, постоянно посылает книги.
«Дорогой дядя! — пишет ему Зина.
Я очень благодарна Вам за те прекрасные книги, которые Вы были так добры дать мне. Я читаю сейчас одну из них, и я нахожу ее прелестной. Как могу я описать Вам радость, которую я испытала, когда к нам приехал дорогой папа. Я так счастлива, как только это возможно. У нас прекрасная погода, солнце светит радостно. Я говорю, что это папа привез нам хорошую погоду. До свидания, дорогой дядя. Я благодарю Вас опять за Вашу любезность и остаюсь вашей признательной племянницей».
Деятельно и многосторонне живет Александр Григорьевич все эти годы, с 1881 по 1888 год.
Дни Столетова были емкими до необычайности.
Профессор успевал и посетить концерт, и побывать в театре, почитать художественную литературу. Любимыми писателями его, вспоминал Н. П. Губский, были Толстой, Пушкин, Гоголь, Тургенев. Из новинок литературы Столетов особенно любил произведения Чехова — своего бывшего ученика, в недавнем прошлом студента Московского университета.
Но он чувствовал — жизнь его все-таки не полна. Занятый лекциями, руководством практическими занятиями в лаборатории, чтением рефератов в Политехническом музее, он тосковал о научно-исследовательской работе. Но как трудно выкроить для этого время! Столько обязанностей, от которых он не мог, да и не хотел освободиться!