И вот таких-то людей, как Федор и Наталья, принимали. В дневнике Анны часто говорится: «Был дядя Федор». А Наталья, та самая полоцкая тетушка, которую так замечательно опишет в «Моих воспоминаниях» Саша Столетов, — та приезжала со всей семьей — со всеми чадами и домочадцами — на целое лето гостить к Столетовым во Владимир.
Семья Столетовых — семья, бесспорно, замечательная. Много ли можно найти семей, из которых сразу вышло столько известных людей? Великий физик — Александр, замечательный полководец — Николай. Известным военным деятелем стал и младший из братьев — генерал Дмитрий Столетов.
В доме Столетовых на углу Большой улицы и Рождественского переулка, круто сбегающего к речке Лыбедь, часто бывали наиболее интересные люди города.
Почему в дом скромного купца стремились образованные, одаренные люди? Никаких раутов и балов в этом доме не было. Значит, людям просто приятно было общаться со Столетовыми, было интересно с ними.
Часто приходил Михаил Михайлович Ранг. Инженер-путеец, он во время постройки Московско-Нижегородской дороги приехал во Владимир, там женился и прожил до конца жизни. Вот что пишет о нем Геннадий в своем словаре русских писателей-и ученых:
«Выйдя в отставку, служил по выборам мировых судей. Был живым, образованным и политически активным человеком. Обладал большой библиотекой. Принимал участие в изучении местного края, опубликовал массу статей: во «Владимирских губернских ведомостях», в газете «Голос», в «Русских ведомостях», в журнале «Русская старина».
Пишущим человеком был и самый близкий знакомый Столетовых, почти член их семьи, Иван Григорьевич Соколов — учитель духовного училища.
Иван Григорьевич и его жена Любовь Михайловна жили в одном доме со Столетовыми и приходили к ним чуть ли не каждый день. Дети Столетовых бывали у Соколовых.
В дневнике очень часто, пожалуй, даже чаще, чем имя Ивана Григорьевича Соколова, встречается имя его жены.
Дети Столетовых были очень привязаны к ней. Любовь Михайловна любила детей, умела находить с ними общий язык. Эта бездетная женщина живо участвовала в детских делах, мастерила вместе с ребятами елочные украшения, маскарадные костюмы, затевала игры. Саше было интересно с Любовью Михайловной: она была начитанна, знала иностранные языки, умела играть на рояле. Вот запись, сделанная 22 ноября 1848 года:
«Нынче вечером мы были у Люб. Михайловны, я танцевал, она играла, у ней много старых книг, она умеет читать по-немецки и по-латыни, под конец пришел Васенька, говорили о театре с Иваном Григорьевичем».
О характере разговоров, которые велись у Столетовых и Соколовых, говорит еще одна запись — 5 декабря 1849 года. «За ужином, — пишет Саша, — разговор шел с одушевлением, говорили, от чего каждый город получил свое название. Вот Суздаль славится картинами, — сказал Иван Григорьевич».
Вот еще запись: «Нынче мы были у Л. М. Я видел «Детскую космораму в футляре». Она раздвинется, и надо глядеть в дырочку (без стекла, — уточняет Саша) — и там разные гулянья. Чудо!.. Люди, кареты, деревья, домики, все это вырезано. Еще видел, — радуется мальчик, — звериную книжку и Живописное обозрение, том VIII. Нас подчивали яблоками».
Любовь Михайловна была почти непременным участником дальних прогулок Ивана Григорьевича и Саши по городу и его окрестностям.
Одно из таких путешествий было совершено 9 июня 1850 года.
Саша рассказывает о прогулке с юмором — это его излюбленный тон, весело живописует маленькие трагикомические происшествия.
Очень хорошо относясь к Любови Михайловне, Саша все же не удерживается от шуток и в ее адрес, посмеивается над смешными черточками ее характера, ее хлопотливостью, неловкостью, рассеянностью.
Вот описание этого путешествия:
«Погода была прекрасная. Еще с утра уговорились мы идти гулять в воксал с Л. М. и И. Г., и, наконец, настало желанное время: в 6 часов с препорядочным запасом пряников вышли мы из дому. Сперва шли мы большой дорогой, но потом вышли на площадь и, перешедши улицу, ведущую к женскому монастырю, пошли далее (в переулок влево от монастыря). Там перешли мы через прорытый вал и пошли по дороге, где я никогда не бывал (по Мещанской). Кажется, во всем городе нет улицы лучше этой: то и дело прекрасные маленькие домики с обширными садами, будто дачи; даже самый воздух здесь совсем не такой, какой в самом центре города.
Затем мы поворотили вправо и пошли в улицу, где и сам И. Г. не бывал, кажется, она называется Ременники. О названии ее узнали мы по доске, прибитой к наружной стене одного из крайних домов.
Наконец неведомыми путями пробрались мы из этих Ременников в место с каким-то диким, весьма гористым местоположением, где особенно замечательны, кроме этих валов, окружающих нас со всех сторон, мост из какого-то безобразного пня, положенного через ущелье, — настоящий ponte de diable[1], — и дорога вверх, на которой увидели мы несколько девушек, продающих землянику. На этих горах мы сели и поели пряников.
Еще, помнится, взбираясь сюда, Л. М., В. и И. Г. порядочно устали[2]. Далее поворотили мы с этих гор влево и взошли в улицу, называемою Солдатскою, где В. почти на ровном месте упала.
Здесь Л. М. и В. просили пить у одной из пребывательниц этой гадкой улицы. Замечательна хлопотливость Л. М. насчет гуслей, гуслей, продающихся (или, может быть, проданных) у какого-то Н. А. Замалютина: она почти у каждого дома останавливалась и спрашивала о месте жительства этого избранного. Особенно же высказалась эта ее хлопотливость, когда мы поворотили к церкви во имя Сретения, где она останавливалась у какого-то колодезя и все толковала с какой-то девкой или бабой; здесь мы почти потеряли всякую надежду идти с ней вместе.
Прошедши еще несколько шагов, увидели мы тюремный замок, выстроенный близ самого воксала, окруженный толстой стеной и рвом, с 4-мя башнями. Подошедши к нему, мы услышали, как по какому-то случаю пробил там звонок; причем И. Г. сказал, что это нас встречают, потому и зазвонили. Тут уже Л. М. рассталась с надеждой увидеть г. Замалютина или, лучше сказать, его гусли. Наконец мы в воксале, на месте наших желаний; мы видим эту прекрасную дубовую рощу, перерезанную дорогой. Пришедши сюда, мы походили, порвали цветов и дубовых листьев и, наконец, грелись, только опять все не имели удовольствия видеть Л. М., потому что она все искала буковицу, которую, наконец, нашла. Мы говорили, хохотали, бегали, сидели и пр. и пр., так что невозможно всего пересказать; довольно того, что скажу, что мы там пробыли почти 1 час. Наконец, к моему сожалению, мы должны расстаться с воксалом. Мы пошли уже не той дорогой, но с поля пошли по улице Стрелецкой, где находится часовня Св. Петра и Павла. И. Г. велел мне прочитать надпись на доске одного дома, имевшую на себе название улицы, и я сказал вслух: Н. А. Замалютин! — бесстрастным тоном летописца сообщает Саша. — Потом спустились мы к речке Лыбеди, где случилось следующее происшествие. Мы приблизились к речке, и нам должно было или перейти речку, или идти по горной тропинке шириною не более 7 г аршина над самою Лыбедью.
Мы решились на последнее: сперва пошел И. Г. и показал нам дорогу. За ним последовала маменька, а я так оробел, что едва решился идти. И в самом деле: тропинка эта шла прямо, прямо и вдруг очень круто спускалась на 1/2 аршина, а потом опять шла прямо; наконец я, В. и Л. М. прошли с великим опасением по тропинке[3]. После сего мы переправлялись раза три по бревну через Лыбедь и, наконец, подошли к месту какого-то особенного устройства, состоящему из 2-х досок, положенных в вышину 2-х аршин над водою; под конец моста протягивалась только одна доска и оканчивалась другой вроде лестницы. После сего поднялись мы на вал к женскому монастырю, где встретили А. В. с женой, гуляющих, и были зазваны после зайти к ним в дом на минутку, где Маша, дочь его, играла на фортепьяно. Мы пробыли у них очень недолго, по той причине, что уже было 10 часов; после чего, перешедши через площадь и взошедши на пансионский вал по лесенке, пришли домой.