Сопоставляя гимназию, в которой учился герой повести Саши Столетова Агафон Чушкин, с описаниями владимирской гимназии, оставленными Н. Н. Златовратским и Н. В. Шагановым, учившимися в ней примерно в те же времена, что и Александр Столетов, видишь, что автор повести, если не считать известной гиперболизации, допустимой в литературном произведении, исходил в общем из впечатлений, которые он получил в жизни.
Златовратский писал:
«Вспоминая учителей нашей гимназии за этот первый период моих ученических лет, я не могу большинство из них представить иначе, как по существу добродушными, апатичными, вялыми, полуневежественными, которые преподавали столь же механически, без малейшего увлечения, по схоластическим шаблонам, предписанным «системой», как переписывает безучастно в канцеляриях бумаги любой чиновник. Они могли в школе иногда горячиться, негодовать па маленьких шалунов и лентяев, неустанно и полусознательно в той или иной форме протестовавших против дикой «системы», пускать в ход грубые воспитательные приемы — драть за уши и за волосы, бить линейкой и книгами по голове, давать подзатыльники или прибегать к помощи нашего обер-секатора, но все это проделывалось исключительно в видах поддержания только формальной школьной дисциплины».
Самое ужасное, что среди нравственных уродов, которых довелось видеть немало в гимназии Столетову, были люди и образованные и не без способностей. Инспектор училища Игнатий Андреевич Коссович был поэтом. Он переводил с санскритского языка знаменитый индусский эпос «Махабхарата». Это был человек с хорошим, тонким вкусом, но какой скотиной, каким совершеннейшим подлецом в то же время был он! Как страшно уродуют души деспотизм, рабские порядки. Умница, эрудит — и вместе с тем подлец, доносчик, садист.
Вот сцена, описанная Златовратским.
«— Начинай! — крикнул инспектор.
Розги свистнули с двух сторон.
— Раз, сударик-котик! Два-три! — считал инспектор.
Молодое тело начинало извиваться. Раздались выкрики. После ударов двадцати Амосов уже кричал:
— Будет! Почему сверх счета?
— Как сверх счета? Почему, сударь-котик, сверх счета? А вот, сударь-котик, мы теперь тебе погорячее.
И к ужасу своему, я увидел, как жирные пальцы инспектора опустились в табакерку и, вытащив оттуда большую щепоть табаку, он стал посыпать им голое, покрытое рубцами тело своей жертвы».
Но были среди преподавателей владимирской гимназии счастливые исключения.
Порядочным человеком был директор гимназии Николай Иванович Соханский, окончивший физико-математический факультет Московского университета. «Отец был», — вспоминали о нем бывшие ученики. Очень некрасивый, настоящий Квазимодо, Соханский обладал доброй душой. Именно Соханский давал Николаю Столетову французские статьи для перевода. В дневнике Саши часто можно встретить: «Соханский дал статью Николеньке для перевода».
Рисование преподавал Ф. Д. Дмитриев — талантливый художник, о чем свидетельствует опубликованный им альбом рисунков Владимира.
Любивший книги Саша был в очень хороших отношениях с учителем латинского языка К. П. Лыткиным, который заведовал библиотекой. Библиотека помещалась, между прочим, в одной комнате с физическим кабинетом.
Самым замечательным преподавателем в гимназии был» безусловно» учитель истории и географии Алексей Николаевич Шемякин.
Он был человеком редкой образованности. В. Н. Шаганов писал:
«Целые ряды европейских классиков, в подлинниках стоявшие на книжных полках его кабинета, были лучшими друзьями его уединенной жизни, и многочисленные заметки на сочинениях Шекспира, Гёте, Шиллера, Байрона, Диккенса и др. свидетельствуют о том, что хозяин их любил часто беседовать с ними. Единственной страстью Алексея Николаевича были книги. Живя в провинции, он умел следить за исторической литературой, и всякого рода выдающиеся труды по истории на немецком, французском и английском языках он немедленно выписывал себе, в свою библиотеку. Прекрасно владея немецким, французским и английским, латинским и греческим языками, он делал обширные выписки наиболее характерных мест из прочитанных книг, и они служили ему пособиями, при преподавании истории».
Шемякин был замечательным педагогом. Для одинокого, холостого человека ученики были как родные дети.
Шаганов писал:
«С любовью он занимался и ученическими сочинениями по истории и географии, которые он давал ученикам и по расписанию и сверх расписания с целью сообщить им любовь к труду и приучить к стройному изложению мыслей на бумаге».
«В скромную квартирку Шемякина около Золотых ворот, в которой он жил со своей старухой кухаркой и ее мужем, отставным солдатом, который помещался тут же, за перегородкой прихожей, и постоянно занят был тачанием сапогов, изредка прерывая работу для довольно продолжительных запоев, переносимых со стоическим терпением его господином, — нередко в эту скромную квартирку, — продолжает Шаганов, — приходили к Алексею Николаевичу ученики его и все вообще любившие его и занимавшиеся его предметом не за страх, а за совесть. Алексей Николаевич всех приходивших к нему принимал чрезвычайно радушно и ласково, охотно толковал с ними и с радостью давал им и книги и всякие указания по своему предмету».
Естественно, что частыми гостями в этой квартире были братья и сестры Столетовы. И в дневнике Саши и в дневнике Анны то и дело встречаются записи: «Были у Шемякина, взяли «Живописное обозрение». «Шемякин дал мне читать Тургенева «Яков Пасынков». Чудо как хорошо!» — пишет Анна.
В дневниках встречается и другое: «Приходил Шемякин». Одинокий, грустный, чувствовавший себя чужим среди людей, подобных тем, которых описал в своей повести Столетов, Шемякин тянулся к милой, доброй, сердечной столетовской семье.
Шемякин не просто был образованным человеком, он был ученым. Провинциальный учитель был действительным членом Общества истории и древностей российских.
«Алексей Николаевич беспрерывно и неутомимо трудился для Общества, — писал биограф А. Н. Шемякина, — переводил сочинения иностранцев — путешественников по России: Марко Поло, Петра Пет-рая, барона Мейерберга, Михаила Шиля, Севастиана Главинича, Оттона Плейера, Николая Варкоча и средневековых путешественников по России: Георгия Макортнея, Мих. Саймеса и пр. с немецкого, французского, латинского и др. языков. Каждый занимающийся историей России может судить, насколько образцово переведены покойным Шемякиным эти весьма важные для русской исторической науки источники».
Тесная дружба связывала Шемякина с известным историком О. М. Бодянским. Письма Шемякина к Бодянскому составляют объемистый томик.
Бодянский был одним из ближайших приятелей Гоголя. Кто знает, может быть, есть какая-то связь между этой дружбой и тем, что Саша Столетов отлично знал все, что написал Гоголь, и в литературных произведениях подражал ему! Так ли уж наивно такое предположение? Ведь Гоголь тогда — это не наш Гоголь, Гоголь школьных учебников, хрестоматий, Гоголь-классик. Тогда это был современный писатель.
Политические воззрения, умонастроения Шемякина очень хорошо видны из его писем Бодянскому.
«Общество же, застарелое в своих предрассудках, кажется, заснуло под обаянием мечты о минувшем дорогом времени, о крепостном праве, о возможности давить людей по улицам орловскими рысаками и мало ли еще о чем. Такого равнодушия к общественному благу я не встречал еще нигде…» — писал Шемякин Бодянскому, поздравляя последнего с новым 1869 годом.