Не зря на Мангупе, под рукой у владетеля Феодоро и рука об руку с ним, — пастырь духовный всей этой земли, епископ Готии. В пещерном храме-святыне и усыпальнице правящего дома — молится он о здравии своего князя. Рядом — дорогу перейти — Шулдан, личная резиденция «преподобного», тоже с пещерным великолепно украшенным храмом. Чуть подальше — его же, епископа (монастырское, конечно) хозяйство: Челтерское подворье с винодельнями, окруженное виноградниками, нивами, пастбищами.
Не епископа ли кормит и сельцо Ай-Тодор того же имени, что и сам Мангуп — Феодоро? Византийским благочестием, издревле установленным, византийским, «святым» и веками утвержденным обычаем, по византийским законам, хоть и сама по себе, живет вся эта земля. Широкие крылья двуглавого орла Палеологов (родичей, а еще недавно — повелителей) издали осеняют и владения Мангупа. Да долго ли будут осенять? Год от года слабеют эти крылья, и давно уже привык феодорит жить своим умом — сообразно с обстоятельствами.
Повернись на восток — застит солнце могучий Чатыр-Даг. Чей он? Ничей? За ним — тоже край мангупских владений: безымянная сторожевая крепостенка на утесе над перевалом, пониже — Фуна, придорожный укрепленный монастырек и село с доходными (при таком-то месте, еще бы!) кузнями, садами, полями. А у моря — крепость Алустон, яблоко раздора, предмет вечных споров и вооруженных стычек феодоритов с генуэзцами…
…Так или почти так мог рассуждать в XIV в. владетель Феодоро, озирая с высоты Баба-Дага свои владения. Станем на его место и глянем на юг: как и в те времена, синеют на фоне неба вершины Главной гряды Крымских гор — Кемаль-Эгерек, Демир-Капу, между ними горы пониже — Эндека, Рока, Оксек… Главной грядой прикрыт Южный берег. Там сохранились развалины построенных в VI в. византийских крепостей Алустона и Горзувит, а также позднее возникших (в VIII–IX вв.) укрепленных монастырей — св. Апостолов в Партенитах, Ай-Тодора над Ламбатом, Панеа возле селения Ай-Панда. Есть там немало и других, менее важных крепостей — мелких замков, монастырей, сторожевых блокпостов, сельских убежищ, а больше всего храмов и поселений — рыбацких возле самого моря, земледельческих — на склонах к нему, между подножием обрывистых скал гряды и берегом. Вплотную к скалам, поближе к перевалам и скотопрогонным дорогам, льнули поселения скотоводов: летом они выгоняли скот в горы, зимой содержали его в стойлах, на собранном в горах сене, или пасли внизу, на перелесках среди полей и на межах между виноградниками и садами.
Благодатное Поморье — густо заселенный край, ворота, распахнутые в море, к проливам, к чужестранным землям. Туда из-за моря приходили, оттуда же за горизонт уходили большие корабли: в Поморье — с заманчивыми иноземными товарами, обратно — с хлебом, рыбой, мясом, кожей, шерстью. Морем прибывали и новые люди, приносили новости — хорошие или плохие, но всегда важные для тех, кто населял горную Таврику.
Северные отроги Главной гряды — Тавра, давшего в древности имя и полуострову и его коренным обитателям, смотрят на Мангуп. Между отрогами берут начало главные реки предгорья: Черная, Бельбек, Кача, Альма, Салгир; сюда сбегают с гор и многочисленные их притоки. Питает же всю водную сеть огромный водосбор яйлы — нагорья Главной гряды, издревле служившего летним пастбищем для стад Таврики.
Яйла, местами издырявленная карстом, походит на зеленое покрывало, накинутое на могучий плосковерхий кряж. Из-под скал его бьют неиссякаемые ключи свежей и чистой воды, наполняющей ручьи, что журчат в балках и мелких горных долинах. С обилием воды и относительной замкнутостью (т. е. безопасностью) было связано в эпоху средневековья все хозяйственное освоение района, заключенного между Главной и Второй грядами.
Возраст многих поселений и укреплений Таврики теряется в дали времен, восходит к стоянкам, поселениям, убежищам эпохи первобытнообщинных отношений или позднеантичного времени. Когда Великое переселение народов забросило на полуостров готов (III в. н. э.), а затем гуннов (IV в.), сюда, ближе к спасительным дебрям гор, ушли из речных долин аборигены: «оскифленные» потомки тавров, «осармаченные» потомки скифов, «огреченные» сарматоаланы и, разумеется, греки. Греки и еще раз греки — жизнелюбивое и жизнеспособное, торговое, вездесущее племя. Как бы ни варваризировало греков Северное Причерноморье, они и в таврической глуши не растеряли своих богатств: технической и духовной культуры, науки, искусства, выше которых не ведал тогдашний цивилизованный мир. Этим и можно объяснить, что уровень жизни на поселениях Таврики, насколько это видно по археологическим данным, достаточно высок для своего времени.
В силу ряда причин римское, а вслед за ним и византийское владычество не успело стать здесь тем абсолютным порабощением, какое можно наблюдать в иных местах. Политическое и военное подчинение Таврики византийскому императору было довольно относительным и не повсеместным.
Глубинные районы полуострова оставались, по существу, самостоятельными. Любое из таких поселений, если оно находилось подальше от византийских властей, жило своим замкнутым мирком, в меру враждуя с ближайшим соседом; каждое строило примитивные убежища для охраны не столько самих себя, сколько скота — источника всех мирских благ. Скот кормил и одевал своих хозяев, унавоживал поле, служил тягловой силой и транспортным средством; скот был мерой благосостояния и именитости рода, а вскоре стал мерилом силы и знатности его предводителя.
Дальше все шло в Таврике, видимо, не иначе, чем всюду в то время, т. е., что называется, «по-писаному». Каждый, кто управлял таким мирком, становился в его пределах известным и уважаемым липом: ему низкий поклон и повиновение соотчичей, ему же и лучший кусок общего пирога. Он, разумеется, не прочь был закрепить для себя и своих отпрысков столь исключительное положение. А для этого мало личного авторитета и заслуг перед ближней и дальней деревенской родней. Нужно обладать и силой, создавать — пусть вначале на примитивном уровне — некий аппарат принуждения и "службу информации", т. е. завести все, что впоследствии в развитом виде станет прерогативой и атрибутом государственной власти.
До этого в V–VI вв. в Таврике было еще далеко, но уже тогда вокруг руководящих персон могли группироваться — по степени родства или значимости оказываемых услуг и в меру своей активности — какие-то приближенные. Складывалась среди них и та иерархия, которая потом, под влиянием более развитых социальных отношений, перерастала в сложную и многоступенчатую систему феодального правопорядка.
При археологическом изучении раннесредневековой Таврики можно наблюдать, как процесс ее феодализации отразился в материальной культуре, т. е. в археологических памятниках. Мы видим в Ласпи, Артеке и других местах, что на протяжении каких-нибудь трех-четырех столетий (V–VIII вв.) растут окруженные оборонительными стенами сельскохозяйственные поселения с созданными коллективно ирригационными сооружениями, крепидами на террасированных горных склонах, колодцами, дорогами и т. д. Видим, как от этих поселений обособляются укрепленные и труднодоступные убежища, как внутри них возникают жилые постройки. Жилища, прежде одинаково убогие, начинают делиться на хижины и зажиточные дома покрупнее прочих, со службами и загонами для скота. Одновременно дробятся и мельчают одни угодья и разрастаются вширь на лучших, наиболее удобных землях другие.
Стимулятором интенсивной феодализации Таврики косвенно послужили события VIII–IX вв. Византия переживала сильный экономический кризис и внутренние политические неурядицы, была занята борьбой с внешним врагом — арабами и ослабила свой режим в Таврике. Это не могло не усилить центробежные стремления каждого из бесчисленных протевонов ("первейших") и таким образом ускорить превращение «первого» в «главного», в маленького повелителя, враждующего со своим соседом или заключающего с ним непрочные союзы против третьего такого же. Окружая себя вооруженной дворней, дружиной отборных бездельников из числа воинственных и преданных его особе родичей и односельчан, полупатриархальный владыка получал неограниченную возможность эксплуатировать свою деревенскую родню6.