Крестьяне накрыли в бане одного архимандрита «в ближайшем подозрении с девкою», которая и навела земляков. Любителя амуров перевели в другой монастырь, а мужиков, «кои так оного архимандрита обругали», отослали для наказания в губернскую канцелярию.
Поступало множество жалоб на местных архиереев. Жаловалась мордва, что их насильно принуждают к христианству, многих держат в кандалах. Доходило до того, что людей опускали в купель связанными.
Духовенством допускались выходки просто дикие, а зачастую и нелепые. Арсений Мациевич отправил священника на вечное заключение в монастырь за то, что обнаружил пыль в алтаре.
Священник, что шел с дароносицей к больному, стал отбивать у крестьянина князя Вяземского свою лошадь. Князь, увидев это, стал бить священника плетью, били и крестьяне, поломали дароносицу.
Синод положил: попа на год в монастырь, а Вяземского отправить в дальний монастырь на вечное заточение, где держать в кандалах на хлебе и квасе.
В Петербурге учредили «строгую комиссию о живущих безбрачно». Комиссия обвенчала профессора астрономии Попова и асессора мануфактур-коллегии Ладыгина с обольщенными ими девицами. Разгромили тайный публичный дом Дрезденши (видимо, кличка).
Нравы были самые непосредственные. Вот жена прапорщика Ватазина хлопочет о чине коллежского асессора для своего мужа: «Умились, матушка, прикажи указом. А я подведу вашему императорскому величеству лучших собак четыре: Еполит да Жульку, Женету, Маркиза. Ей-богу, без милости не поеду».
Кражи, взятки и лихоимства царили всюду. Сенат постановил менять воевод через пять лет, оставляя лишь тех, кто ни в чем абсолютно не заподозрен. Причем об оставлении последних должны были спрашивать мнение у местных помещиков. Но постановление Сената не исполнялось.
Известного разбойника Ваньку Каина полиция завербовала в агенты. Он мог брать людей под арест, а полиция и солдаты обязаны были ему всячески содействовать. И стал Каин арестовывать сыновей богатых раскольников, получая за них выкуп. Прознав это, раскольничья комиссия потребовала Каина к допросу, но он подкупил подьячих, и документы в Сыскной приказ отправили из комиссии только через три года.
Современник императриц Анны и Елизаветы майор Данилов, рассказывает, что в его время был казнен на площади разбойник князь Лихутьев: «голова его взогнута была на кол».
Разбои и грабежи тогда сильно распространились в самом Петербурге. Так, в лежащих кругом Фонтанки лесах укрывались разбойники, нападая на прохожих и проезжих. Фонтанка в то время считалась вне черты города. Дом графа Шереметева полагался загородным, как и дом графа Апраксина, где жил Апраксин, когда был сослан с запрещением въезда в столицу; сюда к нему съезжались друзья веселиться и пировать. Полиция обязала владельцев дач по Фонтанке вырубить леса, «дабы ворам пристанища не было», то же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, на 30 саженей в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения». Были грабежи и на «Невской перспективе», так что приказано было восстановить пикеты из солдат для прекращения сих «зол». Имеется также известие, что на Выборгской стороне, близ церкви Сампсония, в казачьей слободе, состоящей из 22 дворов, «разные непорядочные люди» имели свой притон. Правительство сделало распоряжение перенести эту слободу на другое место.
Бывали случаи грабительства также в Петербурге, которые названы «гробокопательством». Так, в одной кирхе оставлено было на ночь тело какого-то знатного иностранца. Воры пробрались в кирху, вынули тело из гроба и ограбили. Воров отыскали и казнили.
Для прекращения разбоев правительство принимало сильные меры, но меры эти не достигали своей цели: разбойников преследовали строго, сажали живых на кол, вешали и подвергали другим страшным казням, а разбои не унимались. В то время начальником Тайной канцелярии более семнадцати лет был А. И. Ушаков. Клеврет Бирона безжалостно проливал человеческую кровь с бессердечностью палача, присутствуя лично на жесточайших истязаниях. Наказывал он не только престарелых или несовершеннолетних, но и больных, даже сумасшедших. В царствование Анны Иоанновны одних знатных и богатых людей было лишено чести, достоинств, имений и жизни и сослано в ссылку более 20 000 человек. Одно подозрение в поджоге тогда неминуемо влекло смерть. Так, по пожару на Морской улице Тайная канцелярия признала поджигателями, «по некоторому доказательству», крестьянского сына Петра Петрова, называемого «водолаз», да крестьянина Перфильева; их подвергли таким тяжким смертным пыткам, что несчастные, «желая продолжать живот свой», вынуждены были облыжно показать, будто их подучали к поджогу другие люди, которые на самом деле не были причастны. В конце концов Петрова и Перфильева сожгли живыми на том месте, где учинился пожар.
Рассказывает англичанин Дж. Кук:
«Были схвачены трое поджигателей — двое мужчин и одна женщина. Через несколько дней я видел, как их казнили на руинах Морской. Каждый из мужчин был прикован цепью к вершине большой вкопанной в землю мачты; они стояли на маленьких эшафотах, а на земле вокруг каждой мачты было сложено в форме пирамиды много тысяч маленьких поленьев. Эти пирамиды были столь высоки, что не достигали лишь двух-трех саженей до маленьких помостов, на которых стояли мужчины в нижних рубашках и подштанниках. Они были осуждены на сожжение таким способом в прах.
Но прежде чем поджечь пирамиды, привели и поставили между этими мачтами женщину и зачитали объявление об их злодействе и приказ о каре. Мужчины громко кричали, что хотя они и виновны, женщина ни в чем не повинна. Тем не менее ей была отрублена голова. Ибо русские никогда не казнят женщин через повешение или сожжение, каким бы ни было преступление. Возможно, если бы императрица находилась в Петербурге, женщина получила бы помилование. Однако говорили, что ее вина была совершенно доказана, и о том, что злоумышленники были исполнены решимости совершить это отвратительное преступление, женщина знала еще за несколько дней до него.
Как только скатилась голова женщины, к пирамидам дров был поднесен факел, и поскольку древесина была очень сухой, пирамиды мгновенно обратились в ужасный костер. Мужчины умерли бы быстро, если бы ветер часто не отдувал от них пламя; так или иначе, оба они в жестоких муках испустили дух меньше чем через три четверти часа.
Во время этой казни случилось происшествие, многих позабавившее. Сразу после того как мужчины скончались, некий легкомысленный писец, одетый очень опрятно, бежал через руины поглядеть на казнь. Вся земля была покрыта головешками от последнего пожара, так что никто не мог безопасно ходить где-либо, кроме замощенных улиц, поскольку русские обязаны содержать свои улицы и дома свежими и чистыми. В каждом доме есть для этого удобство, и бедный писец, глазея на преступников, когда поспешал к месту казни, бултыхнулся в одну из этих выгребных ям, погрузившись выше, чем по пояс.
Многие гвардейцы и прочие, которым мало показалось поиздеваться и посмеяться над несчастным писцом, бросали в нечистоты дрова, кирпичи и камни, стараясь всего его забрызгать. Такое обхождение обострило изобретательность отчаявшегося писца и воспламенило его негодование до последней степени.
Поскольку эти люди были близко от него, он принялся швырять бывшие вокруг зловонные нечистоты, заляпав ими многих и заставив ретироваться на большее расстояние. Таким способом он без особенных помех выбрался, но его ярость была столь велика, что вместо того чтобы идти домой, он стал бегать среди гвардейцев, мня их причиной нелепого положения, в которое угодил. Многих из них он запачкал, хорошо зная, что они не избегнут наказания за испорченную одежду. Да уж, думаю, русских гвардейцев никогда не пытались обратить в столь позорное бегство».
Вообще облыжные показания и доносы в то время делались даже от самых близких людей, например от жен на мужей и т. д.; доносчики получали хорошие награды.
Была создана особая комиссия разыскивать гулящих девок, как русских, так и иноземок.
О той же Дрезденше. Она повела свои дела в таких широких размерах, что жалобы дошли до императрицы, и вследствие этого наряжена была строгая комиссия под председательством кабинет-секретаря Демидова. Дрезденшу арестовали и она на допросе оговорила всех, кого только знала. Комиссия не довольствовалась закрытием заведения и отсылкой ее красавиц на Прядильный двор, в Калинкину деревню, а повела розыск по всему Петербургу и его окрестностям, отыскала и тех заморских красавиц, которые жили и в других домах, и забирала даже жен от мужей по оговору Дрезденши.