– Ну, если только украинское, – проворчала Рита. Немного подумала и нехотя признала: – Впрочем, ему подходит.
Девочки, настороженно посматривая друг на друга, пошли к дому. Рита небрежно бросила:
– Он твой родственник?
– Ну… почти.
– Что значит – почти? Еще дальше чем троюродный, что ли?
Объяснять ничего не хотелось, и Леся кивнула.
Не рассказывать же гостье прямо сейчас о папе и его друге. И о том, что Леся знает Богдана с раннего детства. Лучше Леся познакомит троюродную сестру с дедушкой. Может… может, она оттает?
– Рита…
Леся вздрогнула от испуга, настолько резко развернулась к ней гостья. Ткнула Лесю в плечо так, что она едва устояла на ногах. И раздраженно воскликнула:
– Никаких Рит, Ритусь и Риточек! Только Марго!
Леся моргнула. Рита грозно прорычала:
– Ясно, нет?
Рита покраснела от злости: ведь она только что представлялась! Нет, нужно тысячу раз повторить, пока эта тетеха запомнит! Послал Бог ей сестрицу, спасибо ему большое!
Рита неприязненно рассматривала Лесю. Ее ужасала перспектива провести целых два месяца в одной комнате с глупой девчонкой.
Ишь, глазки свои карие на нее таращит и ресницами хлопает, вот-вот слезу пустит. Только этого Рите и не хватало. Для полного счастья. Чтобы Богдан решил: она, Рита, обидела эту убогую.
Нет, точно сейчас разревется. Вот уж повезло ей! В няньку тут превратится…
Рита с трудом улыбнулась и мягко сказала:
– Я – Марго. Просто Марго. По-моему, не сложно запомнить.
Леся внимательно посмотрела на троюродную сестру. Помассировала вдруг занывшие виски и предложила:
– Пойдем, я тебя с дедушкой познакомлю.
И растерянно подумала, что зря, похоже, радовалась Ритиному приезду. Как бы летние месяцы не превратились в настоящую каторгу. Ведь тетя Наташа собиралась забрать Риту только в конце августа, перед самой школой, она уже и билеты взяла.
Два месяца!
Или Рита после дороги устала? Говорят – сейчас в поездах дышать нечем, настоящие душегубки. Вот примет Рита душ, отдохнет…
Рите совершенно не хотелось знакомиться с Лесиным дедом. Зачем? Да еще именно сейчас. О чем с ним говорить?
Но повода отказать она не нашла и послушно повернула за троюродной сестрой вглубь сада. Шла и злилась на Лесю – вот уж ягненок! Кроткие глазки, нежный румянец, детские кудряшки, тощие лопатки крылышками сквозь старую майку, худенькие ножки…
Сестра!
Ровесница.
Рита еле слышно фыркнула: повезло, ничего не скажешь. Она смерила идущую впереди Лесю презрительным взглядом и стала думать о дедушке.
«Восемьдесят с гаком, с ума сойти! Да еще инвалид войны. Руку в сорок пятом потерял, мама говорила. Протез носит».
Рита невольно поежилась: за восемьдесят старику! Наверняка маразматик. Слюной брызжет. И жизни учит. Как все они. Мол, в наше время…
Рита сотни раз видела таких дедов в Москве. Увешанных медалями и орденами. Они в школе практически каждый год выступали. Перед днем Победы. Рассказывали о войне.
Герои! Шамкали, и слезы роняли на свое железо. Божьи одуванчики. А девчонки им цветы вручали. И терпели поцелуи.
Рита криво усмехнулась: правда, есть в классе парочка-тройка дурочек, они слушали дедов с интересом и даже кое-что записывали. И в тетрадях, и на диктофоны, и на видеопленку.
Якобы живое дыхание истории! Нужно ловить каждое слово, пока есть очевидцы давних событий. Скоро останутся только книги и фильмы. А тут – все-таки личные впечатления. Последние из могикан, можно сказать.
Рита тяжело вздохнула: никуда не деться, нужно идти и расшаркиваться. Старик все-таки приходится ей родственником. И даже не очень дальним.
Рита наморщила лоб и попыталась прикинуть: тетя Шура и мама – двоюродные сестры. А дед Толя – отец тети Шуры и родной брат маминого отца. Старший брат.
Кажется, между ними разница почти в пятнадцать лет. Он мамин дядя. Родной. И значит ей…
Кто он ей, Рите? Наверное, двоюродный дедушка. Раз уж родной брат ее деда по матери.
Ох, ну и путаница!
Рита погрустнела: придется отнестись к старичку со всем вниманием, иначе мама не простит. Она в последнее время помешана на своей родословной. Фотографии древние собирает, бумажки какие-то.
Сейчас в Москве это модно. Даже некоторые из одноклассниц пыхтят, изучая пожелтевшие домашние архивы. Древо свое вырисовывают, смех просто.
Рите, например, плевать на предков. Она сама по себе.
Девочка криво улыбнулась: ладно бы мать дворянкой была, а то – казачка. Рита специально узнавала: казаки – обычные крестьяне. Только вольные. Пахали землю и границы России заодно охраняли. Царю служили. На конях саблями махали.
Вот уж много чести переписывать крестьян!
Леся неторопливо шла впереди, и Рита раздраженно посмотрела на узенькие плечи: интересно, куда сестрица ее тащит? Уже прошли мимо дома, и летняя кухня осталась за спиной. Впереди сад и огород. Получается – дед Толя в свои восемьдесят среди грядок копается?
Да нет, где-нибудь под деревом дремлет. В тени, так сказать. В гамаке или в кресле. Неплохо-неплохо…
Внезапно Леся остановилась, Рита едва не упала, налетев на нее. И зло воскликнула:
– Чего застыла?
– Потише ты, – шепотом одернула ее Леся. – Дедушка работает.
– Где?
Рита бесцеремонно отодвинула троюродную сестру в сторону, и ее глаза изумленно округлились: это что, дед Толя?!
Из дневника Маргариты Северцевой:
«Ну и сестрицу мне Бог послал! Тощая, смуглая и глазастая. Галчонок, а не девчонка. На голове вместо нормальных волос ворох мелких кудряшек. А уж одета…
Я бы даже к мусоропроводу не вышла в такой старой футболке и драных шортах. Еще встретишь кого из знакомых – позору не оберешься. А Леська, кажется, об этом и не задумывается.
Тетя Шура совсем на маму не похожа. Она лет на десять старше. Да и смотрится ничуть не моложе своих сорока пяти. Волосы у нее темные, как у Леськи, и уже с сединой. Тетя Шура даже не красится!
Она вообще странная. Довольно полная, но ест все подряд и зарядки дома не делает. Совершенно за собой не следит.
Нет, я понимаю, конечно – тетя Шура мужа потеряла, любимого, и все такое, но зачем же заживо себя хоронить?!
Вообще-то тетя Шура – ничего. Ко мне уж точно придираться не будет. Крутится вокруг, говорит – какая красавица.
Про меня! И Леська ни словечка против, улыбается.
Дед Толя – полный отпад. Никак не ожидала. Ведь восемьдесят! Видела таких – тьфу. А тут вместо едва стоящего на ногах старичка – могучий белозубый дядька. Смуглый, черноволосый и веселый. Кудри как у Леськи! И седины поменьше, чем у тети Шуры.
Дед Толя – художник. Самый настоящий. У него одна рука, а он маслом пишет. На продажу. Всякие морские пейзажи и букетики цветов. Иногда и для души что-нибудь.
Когда я его увидела, дед Толя как раз этим занимался. Писал кусочек сада. Беседку, оплетенную виноградом. Ягоды прямо прозрачные, светятся на солнце, вот честное слово.
Богдан – необычное имя. Никогда не видела в Москве Богданов. И не слышала о них. По-моему, в нашей школе ни одного Богдана.
Тот еще парень!
Мы подошли с Леськой, он кисти деду Толе чистил. И подавал. Молча. Будто знал, когда какая нужна. На меня вообще внимания не обратил, хотя я рядом стояла. Будто я стеклянная, и он меня не видит. Ну и не очень-то нужно!
Интересно, Богдан замечает, что Леська смотрит на него, как больная собака?
Смешно! Неужели надеется понравиться такому парню?!
Впрочем, Леська – дурочка. Я в Москве к таким близко не подхожу. Юродивые!
На море меня сегодня не пустили. Сказали – нужно с утра идти. Или уже вечером. Чтоб не обгореть. Особенно в первые дни.
Я думала – успею вечером. Но тетя Шура пришла с работы и набросилась на меня с вопросами.
Странные они, провинциалы. Ну, кто в наше время спрашивает о зарплате? И преспокойно признается, что получает на своем кораблестроительном заводе всего двести гривен в месяц!