– Конечно, методика известная, – подтвердил Слава.
– И осторожность здесь должна быть максимальной! Руки обрабатывать, лицо защищать! С возбудителем холеры работу прекратить! Разработайте программу очередности, обсудим. И вот еще… Вы собирали мне деньги, я помню… двести одиннадцать рублей. Я вам очень благодарен, вы меня тогда сильно выручили, но сейчас я начал работать и могу их вернуть.
– Да вы что, Евгений Александрович, как можно?! – вскочил Емельян. – От чистого сердца ведь!
Я покрутил чашку с чаем, задумался. Нет, надо возвращать.
– Так и я от того самого места, поверьте, – вроде достаточно убедительно ответил я. – Я ведь не прошу раздать деньги жертвователям, получится, что попользовался и вернул. Довольно тех, кому нужна помощь. Не знаю, на съем жилья, питание. Может, сапоги кому-нибудь не на что купить. Вам лучше знать. Уверен, у вас есть группа неравнодушных товарищей. – Я посмотрел на Винокурова, вспомнив, как он тогда чуть не на баррикады звал.
Что-то в мозгу проскользнуло во время разговора со студентами, но так быстро, что я зафиксировать эту мысль не смог. Ну а потом – коньячок французский пятизвездочный, очень достойный и вкусный, застольные беседы, планы на будущее и прочие интересные вещи.
С ребятами я так плотно впервые пообщался. Антонов, конечно, на земле крепче стоит, и мысли у него более приземленные. Исполнитель, дисциплинированный и упорный. Такой будет ставить один эксперимент за другим, не обращая внимания на отрицательный результат. Скажут ему проверять вещество с нарастающей концентрацией шагом в одну десятую процента, он и будет методично выполнять задачу.
А Емельян – тот, конечно, мечтатель. Хотя думы о всеобщей справедливости удивительным образом сочетаются с личным интересом. Так что можно не опасаться, что он препарат сдуру решит выставить для всеобщего бесплатного использования. Ладно, кто в двадцать лет не был коммунистом… Надеюсь, мозгов у него хватит.
Разговаривали мы обо всяком, в том числе и о том, как проникнуть в виварий и что сделать, чтобы там все прошло спокойно и без сюрпризов. Выпили и разошлись. Лабораторный журнал, по договоренности, оставили у меня. Целее будет.
И только утром та самая мысль оформилась во что-то толковое и вернулась. Я вспомнил, что встрепенулся на упоминании серной кислоты, а смотрел я на весьма выдающийся нос Славы. Сифилис, сера, пиротерапия. Пожалуй, куплю у Греции островов десять. И возле каждого яхту поставлю на всякий случай. Короче ста метров не предлагать. Потому что вот прямо сейчас можно стать баснословно богатым. Ротшильды в очередь стоять будут, чтобы ко мне в швейцары наняться. Или в горничные.
История простая. Кто-то, уже не помню фамилию, после Первой мировой вроде придумал лечить сифилис малярией. Спирохета, она нежная, при температуре сорок с копейками дохнет. И несчастным сифилитикам пихали в организм малярийный плазмодий, венерическая болячка на высоте приступа лихорадки проходила, потом клиента лечили хинином, и все становились счастливыми. Кренделю даже Нобелевку за это дело дали. Впрочем, за лоботомию тоже, уже другому, это не показатель.
А вот чуть позже решили, что малярия – это не совсем кошерная болячка, да и хинин помогал не всем. И изобрели супер-пупер лекарство сульфозин. Очень сложное в изготовлении. Учащийся третьего класса средней школы может с первого раза не справиться. И лечили сульфозином долго и успешно. А я не только название препарата помню, но и примерный состав. А значит что? Правильно. Можно написать письмецо безносой знакомой. Нет, не той, что с косой, а недавней, Бестужевой.
Утром в понедельник, окрыленный фармацевтическими успехами, я уже к девяти утра был в кабинете. Выделил себе часик поработать в тишине – без Кузьмы и бродящих вокруг котов. С последним вышла забавная история. На кураже с опытами я решил повторить один недавний странный эксперимент. Смазал валерьянкой щеки, лег и посадил на грудь Баюна. Тот, конечно, не будь дурак, начал лизать меня. А я все ждал: что произойдет? Вдруг очнусь еще где?
Это я по глупости, конечно, решился. Дескать, и море по колено, и эзотерические опыты могу ставить. Задним умом мы все сильны, потом сообразил. А ну очнусь в каком-нибудь паралитике-рабе в эпоху Древней Греции? Или вообще в чумного доктора заеду, в век так четырнадцатый, в Европу. Скинул удивленного мурмяу, помчался на работу, костеря себя за дурацкую удаль. Ожил, что называется.