Зря я думал, что попарившись и скромно отметив рождение ребенка рюмкой водки и грибочками, я буду свободен. Свобода вообще очень относительное понятие. Вот например, одежда. Если у вас ее заберут в стирку — вы лишитесь свободы? Голым же не пойдешь по улицам, так? Или вот такое понятия, как свобода для. Калашников ничтоже сумняшеся позвал к себе всех окрестных соседей — наследник родился! До этого одни девки выпрыгивали из жены, а тут пацан. И какой важный… Заставил всех поволноваться, вон даже дохтура вызывали, важного человека. Приват-доцента!
Это слово купец за время застолья произнес раз двадцать на разный лад. И откуда только узнал? А наш доцент то, доцент се… И ведь не было его на родах. Более того, зашел к жене на минутку, погладил по плечу — и за стол. Тут же товарищи пришли! В буквальном смысле — члены одного товарищества, которое торговало сукном. То есть товаром. Свобода «для» состояла в том, что надо «уважить» товарищество, выпить со всеми, рассказать, какой я молодец, за что будет заплачено целых двадцать рублев! Это, конечно, Калашников по-пьяни нагусарил. Дескать, смотрите, мне по плечу, я крут.
Я бы постеснялся взять такую сумму за роды. Да, они были сложными, ребенок заставил меня поволноваться. Но брать за одни роды месячный оклад рабочего? Спас Кузьма. Хоть и пьяный, он протиснулся между галдящими купцами, сгреб купюры.
— Сохраню для барина! — слуга засунул деньги за пазуху, махнул поднесенную рюмку.
Я так пить, как пили за столом (четвертями) — физически не мог. Не то телосложение и здоровье — поэтому отправился проведать Матрену. Та уже порозовела, смогла сама сесть в кровати. Ребенок присосался к груди словно пиявка — аж причмокивал. Вокруг вились взявшие вынужденный перерыв повитухи, наверное, отрабатывали гонорар.
— Намаялся баламошка — засмеялась мать — Ужо какой голодный.
— Корми, корми — я взял женщину за запястье, померял пульс — Сейчас идет самое важное молоко — молозиво. Самый ценный иммунитет в ребенка заходит.
Матрена на меня посмотрела удивленно, но ничего не сказала. Говорит доктор непонятные слова, и ладно, главное, что всё позади уже.
Я поправил махровый халат, который мне выдали вместо испорченной рубашки.
— Пульс хороший, дай-ка ребенка посмотрю.
В универе мы проходили шкалу Апгар — насколько жизнеспособен младенец по сумме ряда показателей. Дыхание, давление, рефлексы, цвет кожи и прочее. Когда родился, то было баллов семь, наверное. Но я же протер чистой тряпицей рот от слизи, и сейчас уже прямо молодец, уверенные баллов девять! По уму надо сразу завести на него карту и вписать показатели — отдельного педиатра на Арбате нет. Так что это мой пациент и дальше. Но как измерить вес? Или давление? Какие там антибиотики? Стрептоцид? Простая манжета!! Дайте мне ее, и я переверну мир. Где Рива-Роччи на пару с Коротковым? Быстрее уже делайте сфигмоманометр, невозможно работать ведь!
— Как решили назвать ребеночка? — поинтересовался я, разглядывая орущего пацана — бяда, от сиськи отняли.
— Макар — улыбнулась Матрена — По святкам так положено. Пьют там мои?
— Как не в себя — покивал я — Где мне можно прилечь на ночь? Умаялся, да и темно уже…
— Велю постелить.
И тут на моих глазах, женщина, которая мучилась более полутора суток, в которую я вставлял руку чуть не по локоть и шуровал туда-сюда — подхватывает ребенка, встает с кровати. Матрена оказывается сильно пониже меня, широкая в кости, полненькая. Нет, есть все-таки дамы в русских селеньях, коня на скаку в горящую избу введут и выведут.
Утром проснулся рано, растолкал Кузьму, который спал на тулупе, брошенном рядом с моей кроватью. Доковылял в клозет, умылся. У купца все тут было современно, никакой дыры в полу, над которой надо парить в позе орла. Да и не смог бы я ее пока освоить. Спина к удивлению практически не болела, и ноги я переставлял вполне бодро. Для себя решил, что продолжу закачивать мышцы вокруг позвоночника и заниматься физкультурой. Как говорится, в здоровом теле — здоровый дух.
Зашел в гостиную. Тут, громко храпя, на полу вповалку спало несколько купцов. Я так понимаю, не из «первой сотни». Духан стоял, конечно… топор можно вешать. Взял со стола несколько пирогов с визигой и малиной, поймал заспанную бабу-подавальщицу.
— Где моя рубаха?
Одежда сохла всю ночь на печке в баньке — очень приятно было надеть на себе теплое.
Провожать нас вышли обе женщины — жена купца и мать. Внезапно Матрена поклонилась в пояс, схватила руку. Поцеловала: