— Да, да, — обеспокоился Бобров. — Я дам свой экипаж.
Это было очень кстати.
Карета у заведующего оказалась вполне себе прогрессивная — с небольшой печкой внутри, отделанная тканью.
Пока ехали в Хамовники, Вика мне жаловалась на тяжелую женскую долю.
— Maman меня торопится выдать замуж. Только и разговоры о женихах. А я не хочу!! Понимаешь, не хочу! Бестужева вышла замуж в семнадцать лет. Ты видел ее лицо?
Внешность для женщины — это все. Тут можно только кивать и соглашаться.
— Дом, дети… Летом на дачу. Хорошо, если муж свозит на воды…
— Кирхе киндер кюхен, — тихо пробормотал я, но Вика услышала.
— Именно! Я не хочу такой жизни!
— Ну-у милая! — кучер Боброва застрял почти на подъезде к дому Вики. Карета без толку дергалась туда-сюда, ржала лошадь…
— Ну не все так ужасно, — возразил я. — Ту же Бестужеву можно вылечить.
— Правда?
— Даже не сомневайся.
— Ты обещаешь мне?
Виктория взяла меня за руку, крепко сжала.
Вот никогда не любил подписываться на невыполнимые обещания. Убьет сера сифилис или нет?
— Давай дойдем пешком, — предложил я, осознав, что мы окончательно завязли в московских сугробах.
Я выдал кучеру полтинник, подхватил Вику под руку и мы начали торить тропинку в снегу.
— Евгений Александрович! Я категорически не одобряю подобных увлечений моей дочери!
Позднее возвращение Виктории вызвало бурю эмоций у Елены Константиновны. Ее глаза просто метали молнии в меня.
— Я очень виноват, — пришлось идти на попятную. — Это была ошибкой — позвать госпожу Талль на аппендэктомию.
— Мама!
В наш разговор вмешалась возмущенная Вика. Похоже, Боброву все-таки удалось ее угостить рюмкой коньяка, и девушка пошла в атаку:
— Ты не представляешь, что я сегодня видела!
— Помолчи! Даже не хочу знать! — отрезала вдова. — Не место молодой девушке в подобном месте!
— Что же… позвольте откланяться, — я совершенно не собирался вступать в битву с Еленой Константиновной. В битву, которую у женщин в принципе невозможно выиграть — на любой твой аргумент у них найдется сотня своих. — У меня завтра важная встреча с генерал-губернатором, надо выспаться.
Вот зря я отпустил кучера. Как сейчас добираться домой?
— С Великим князем? — опешила вдова. — С Сергеем Александровичем?
— Ну, если у Москвы не появился новый градоначальник, — усмехнулся я. — Да, с ним.
Надо было видеть, как переменилась Елена Константиновна. Заулыбалась, позвала слугу принять у меня верхнюю одежду:
— Это же по поводу «Русского медика»? Нет, нет, Евгений, я не могу вас отпустить на ночь глядя, смотрите какая вьюга на улице! Помните, как у Пушкина?
Вика, глядя на маму заулыбалась, я тоже.
— Переночуете у нас! Я не приму отказа!
Пришлось разоблачаться, потом выслушивать восторги вдовы за ужином — вдруг и дочка оказалась у нее умницей, надеждой русской медицины и я стал восходящей звездой всей отечественной науки. Еле дождался, когда нас отпустили по комнатам.
Придет или не придет? Вот вопрос, который меня волновал, пока я крутился на кровати в обнимку с горячей грелкой. В комнате было, мягко сказать, прохладно и даже толстое одеяло не сильно согревало. А вот грелка была очень кстати, я даже мысленно поблагодарил вдову и примирился с ее непростым, вздорным характером.
Под эти мысли я почти провалился в сон. А в полночь — когда часы внизу пробили двенадцать раз — в комнату проскользнуло «белое привидение». Это оказалось Вика в ночной сорочке.
— Только тихо! — прижала девушка палец к моим губам, залезла под одеяло. — Еле дождалась, пока маман и служанка заснут.
Я просунул руку под ночнушку, поцеловал Вику в шею. Дождался первого стона, двинул руку выше:
— Только тихо! — следующий стон я погасил поцелуем в губы.
Утром встал рано, практически с рассветом. Перетряхнул перину, чтобы скрыть след от тела Вики. Потом быстро оделся, набросал записку с извинениями вдове. Метель на улице стихла, снег искрился под первыми лучами зимнего солнца. Город жил своей жизнью — дворники очищали мостовую, по улицам ехали крестьянские сани.
Дойдя до набережной Москва-реки, я поймал извозчика и уже к восьми утра был дома. На входе столкнулся с Кузнецовой. Марья Сергеевна, похоже, собралась на рынок — у ее ног стояла пустая корзина.