Мой тоже начал двигаться, подергиваться. Забилось сердце, раздался первый, судорожный вдох. Как говорил один пятнистый товарищ «Процесс пошел».
— Зовут тебя как?
Первый вопрос, который задают врачи пришедшим в себя пациентам. Чтобы проверить, не поврежден ли мозг.
— Васька… кха-кха, — утопленник закашлялся, — Аксаков.
Помнит себя, это хорошо.
— Не стой рядом впустую! — прикрикнул я на Вику. — Иди проверь, чтобы остальные все правильно делали. Сначала удалить воду, проверить язык, только потом реанимация.
Девушка убежала вдоль по берегу, я встал на подрагивающих ногах. Оглянулся. Рядом все заняты реанимацией, неразобранных «купающихся» вроде нет.
Я пошел к городовому, вместе с зеваками глазеющего на нашу работу. Я понимаю — огонь, вода, и как кто-то другой работает. Великая триада вещей, на которые можно смотреть вечно. Но именно сейчас я против.
— Представьтесь, — велел я, когда тот на всякий случай начал изображать из себя служаку и вытянулся во фрунт.
— Городовой первого участка Пятницкой полицейской части Кожухов, вашбродь!
— Кожухов, немедленно вызывай помощь! Или тебе служить надоело? Срочно сюда полицейских, дворников, извозчиков, чтобы пострадавших в больницы отвозить! Екатерининскую, университетскую…
Тупой городовой продолжал лупать глазами и шевелить усами. Как там у Мандельштама?
— Тебя сюда поставили форму показывать? — не выдержал я, опять заорал: — Давай, шевелись!
Вот, забегал. А то без ценного указания на повышенных тонах и думать боялся. Засвистел свисток, потом еще раз — и, как по мановению волшебной палочки начали сбегаться нужные люди. Первыми дворники, потом полицейские, среди которых появился даже околоточный надзиратель. Этот сразу ко мне подошел, увидев, как я командую помощниками. А мне что ему рассказывать? Если он до самого старшего из младших полицейских чинов дослужился, да еще и в таком серьезном месте, то уже должен знать. Зевак разогнать, пострадавших быстро увезти.
Тем временем Жиган тащил ко мне за волосы какого-то чернявого тощего мужичка в полосатом купальном костюме на лямках. Тот подвывал, пытался припасть на землю, но после живительного пинка, продолжал ходьбу по-гусиному.
— Вот! — предъявил мне страдальца здоровяк. — Стало быть, под быком моста прятался.
— Кто это?
— Ванька-Жованька, — неуклюже пошутил хитровец. — На него зеваки указали. Он плавать учил, ирод окаянный. Сколько христианских душ сгубил!
Ага, тот самый итальянец, который организовал занятия школы плавания в центре Москвы. Наверное, пока он не попал в воду, выглядел презентабельно: бело-синий плавательный костюм, усы нафабренные. Сейчас в нем форсу маловато осталось. Вряд ли он предполагал, что такая замечательная затея приведет к таким последствиям. Но переживал сильно. И громко. Встав на ноги, «Жованька» много и истово крестился на католический манер, потом бухнулся на колени, начал молиться. На латыни. Вот дура-ак!
Народ грозно на него надвинулся, я крикнул Кожухову:
— Зови еще городовых! Держите, держите!
Люди сжимали кулаки, толпа, хоть и не очень большая, недобро гудела. Напирали, раздались первые выкрики:
— Бить его!
— В реку гада!!
Сейчас полетят камни. Которые, как известно, оружие пролетариата.
— А ну осади назад!
«Не давать и не пущать» Кожухову было близко и понятно. И голосок у него оказался позычней моего — я аж оглох на одно ухо. Жиган тоже раздвинул руки во всю ширь, это впечатляло.
— Чичас кому-то по сопатке дам! Назад, варнаки!
Вроде сдали, напор публики ослаб. Я перевел дух. Еще самосуда мне тут не хватало. Спросят — кто главный был на происшествии? Доктор Баталов? Подать его сюда! Про Кожухова и не вспомнят.
Растолкав народ, я пошел к утопленникам. Мои явно старались вовсю, слышалось «и раз, и два и три». Считал Россолимо, он же делал массаж сердце мелкому подростку. Глаза подрагивают, значит ожил пацаненок. Я потрогал шею, есть пульс. Это Россолимо сильно увлекся, не заметил.
— Давайте следующего!
А следующих и не было. Все разобраны, со всеми работают. Я поблагодарил Георгия Ивановича, сделал ему комплимент. Жаль, что он в невропатологи пошел, я бы такого сотрудника у себя на руках носил — грамотный, энергичный, за дело переживает. Шучу, конечно, он у себя в клинике на своем месте. Многие его своим лучшим учителем считали. Такой зубр как академик Мясников, крестный отец советской терапии, до самой смерти вспоминал Григория Ивановича, это само за себя говорит.