Я помню, студентомъ въ Дерптѣ, приводилось мнѣ немало бесѣдовать о Парижѣ и его приманкахъ съ покойнымъ графомъ В. А. Соллогубомъ, авторомъ «Тарантаса». Это было въ концѣ пятидесятыхъ годовъ. Онъ, передъ тѣмъ, жилъ больше года въ Парижѣ, имѣя командировку по части изученія художественнаго хозяйства парижскихъ театровъ. И въ его разсказахъ Елисейскія поля, вечеромъ, принимали очень привлекательный видъ. Разсказы эти оказались къ моему пріѣзду, къ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, нѣсколько подкрашенными, но въ общемъ было гораздо больше жизни и характерныхъ чертъ парижскаго веселья, чѣмъ теперь. Тогда, какъ я сказалъ, вся правая аллея до Bond point представляла собою продолженіе большого бульвара и вдоль деревьевъ у края аллеи съ правой стороны, на металлическихъ стульяхъ оставленныхъ Парижу второй имперіей, сидѣло всегда множество женскихъ фигуръ. Существовалъ маленькій театрикъ «Folies Marigny. давно уже не существующий. Кафе-шантаны въ послѣдніе годы, разрослись и nріукрасились, сдѣлались гораздо дороже и выше сортомъ по публикѣ; особенно съ тѣхъ поръ, какъ появились кафе-шантанныя знаменитости Полюсъ, а потомъ, Иветта Гильберъ. Но вокругъ нихъ меньше жизни, чѣмъ прежде, и даже въ болѣе поздній часъ эти залитыя свѣтомъ сцены, и площадки, и павильоны, откуда раздается трескъ, до сихъ поръ все еще плоховатой музыки и крикливыя ферматы пѣвцовъ и пѣвицъ, — могутъ производить даже жуткое впечатлѣніе. Позади Дворца Промышленности[2]) увеселительный садъ, называвшійся прежде Jardin Besselièvre, былъ когда-то посвященъ довольно хорошей садовой музыкѣ, считался приличнымъ мѣстомъ и туда не пускали дамъ безъ сопровожденія кавалеровъ. Теперь это — Jardin de Paris, биткомъ набитый пo извѣстнымъ днямъ съ дорогой платой, гдѣ вечера начинаются спектаклями на открытой сценѣ и кончаются профессіональнымъ канканомъ. Разница между нимъ и бывшимъ Мабилемъ, давно уже умершимъ, очень малая. Это все та же публика кокотокъ, иностранцевъ, бульварныхъ фланеровъ и отвратительнаго класса наемныхъ плясуновъ. Теперь только больше претензій, входная плата пять франковъ и всѣ самые ординарные снобы корчатъ изъ себя фешенеблей. Но и такой садъ не оживляетъ Елисейскихъ полей. Настоящая ихъ жизнь — днемъ, послѣ завтрака, отъ двухъ и до семи часовъ вечера, когда идетъ несмолкаемая ѣзда вверхъ и внизъ до Тріумфальной арки и дальше въ Булонскій лѣсъ.
И тутъ опять старички, со вздохами вспоминающие блескъ второй имперіи, будутъ вамъ повторять, что Булонскій лѣсъ потерялъ прежній блескъ и элегантность. Едва ли это вѣрно. Движенія теперь больше, всякихъ экипажей и лошадей — также. Привычка отправляться «au bois» сдѣлалась еще обязательнѣе для всѣхъ парижанъ и иностранцевъ; только теперь тотъ классъ, который считаетъ себя высшимъ, долженъ гораздо замѣтнѣе смѣшиваться съ толпой. На одинъ барскій экипажъ приходятся нѣсколько десятковъ простыхъ фіакровъ… Станьте вы на одинъ изъ «trottoirs refuges» въ центральной аллеѣ Елисейскихъ полей, между четырьмя и семью часами, особенно въ извѣстные дни и вы получите настоящую ноту того, что называютъ «le tout Paris», вы почувствуете, какое въ этомь городѣ скопленіе публики, желающей и умѣющей жить блестяще и модно. Но несомнѣнно, что Парижъ, въ послѣдніе пятнадцать-двадцать лѣтъ, сильно демократизировался, какъ мы говоримъ «опростился». Улицы, прогулки, скверы, сады — все это теперь какъ-то позапылилось, не содержится съ такой нарядностью, какъ прежде; толпа изъ мелкихъ буржуа и увріеровъ повсюду увеличилась. И рядомъ съ этимъ классъ сытыхъ людей, бьющихся только изъ-за того, чтобы потщеславнѣе и понаряднѣе пожить, сдѣлался также значительнѣе. Этотъ классъ живетъ теперь и шумнѣе, и съ большей роскошью, чѣмъ прежде, даже и въ годы самаго яркаго блеска второй имперіи. Но этотъ классъ все-таки не можетъ придавать, доже и въ такихъ пунктахъ какъ Елисейскія поля и Булонскій лѣсъ, того оттѣнка, какой всякій иностранецъ найдетъ напр., во время лондонского сезона на такомъ пунктѣ барской жизни, какъ ежедневное катанье въ Гайдъ-Паркѣ.